И вот я уже лежу на своей расстрелянной тахте, Брунгильда трещит у меня на груди, я матерюсь на ухмыляющегося в своем храме адепта Илая, одной рукой чешу кошачье ухо, другой листаю перечень литературы, ртом общаюсь по мобилю с дозвонившейся до меня с сотого раза Микель, а головой пребываю на пороге Нирваны, где нет ни слов, ни мыслей, а солнышко пускает мне в лицо своих зайчиков сквозь круглые дырки в стенах.

– Ой, мне так повезло, представляешь? Сразу после открытия фестиваля меня пригласили играть в новый сериал, я там буду персональным секс-андроидом капитана и даже спасу его от смерти!

– Даже боюсь себе представить, от какой именно…

– Да ладно тебе. Кино, это же так здорово! Как только я тебя встречаю, у меня сразу все становится просто замечательно! Ты просто мой ангел, Вилли! Я заеду к тебе на днях, привезу бутылочку!

– Только этого не хватало. У меня с тобой обычно ситуация обстоит с точностью наоборот, – совершенно недружелюбно буркнул я, – Стоит тебе перебежать мне дорогу, и все летит кувырком.

– Брось кукситься, Голли, тебе тоже улыбнется удача, я уже видела хронику из «Эйфории». Наверняка скоро найдется какой-нибудь промоутер, чтобы предложить вам троим жирненький контрактик. Без таких как ты жизнь просто остановится!

О да, непременно остановилась бы, сделай я за всю эту самую жизнь хотя бы что-то путное.

С другой стороны, может это и есть как раз то самое начало чего-то настоящего, ради чего Вилли фон Бадендорф был рожден на свет?

– Как ты считаешь, Бруня, у твоего двуногого раба есть шансы прославиться и при этом не сдохнуть?

Бруня зажмурилась. Как настоящей кошачьей даме, ей было абсолютно все равно. Главное, чтобы было на ком лежать, он был теплый и был без памяти в нее влюблен.

Тоже вариант, чего уж.

Не замечая того, я задремал, и мне приснился странный сон.

Я был в маленькой комнатке полной пляшущих детей с лицами взрослых, но я точно знал, что они дети. На столе было полным-полно сладостей и выпивки, дети резвились и пели. Двери в комнату были вырезаны валяющимся рядом плазменным резаком, а за порогом клубилась Пустота с большой буквы, не имеющая даже цвета. Пустота полного отсутствия, средоточие такого ужаса, по сравнению с которым смерть выглядела сладким лекарством от тяжелой мучительной болезни, если бы я точно не знал, что смерть тут не поможет.

Но на пороге стоял смеющийся папэ с граненым стаканом в руках и сигаретой в зубах в обнимку с адептом Илаем, тоже смеющимся и прикрывающим своим необъятным брюхом почти весь проем. А еще там были дедушка Велвел, Лева и огромная фотография моей мамы на стене.

Из пустоты время от времени вылетали пули и делали в папэ круглые дырки размером с теннисный мячик, и тогда Илай щерил острые кошачьи клыки и задирал полосатый хвост трубой, доливал в стакан папэ самогона, дырки исчезали, и все начиналось сначала.

Потом из пустоты вышел самый обычный человек, лысый, раздраженный, невысокий, и стало ясно, что он и есть Ничто, и даже хуже. Он был неизмеримо сильнее всех стоящих на пороге вместе взятых, он сметет их, не замечая, причем обязательно сделает это, ведь он пришел за детьми с лицами взрослых, которых считает своей собственностью. Но папэ с Илаем кидают в него недоеденными кем-то из детей булочками, промахиваются. Булочки падают в пустоту, поднимая круги, и оттуда всплывает исполинская рыба, чем-то смахивающая на щуку, которая проглатывает и страшного пустого человека, и нашу комнату, и остатки булочек. И после этого наступает покой для всех. По пустоте уплывает исполинская рыба, внутри которой есть маленькая комната, где пляшут дети с лицами взрослых людей.

Блин, первый раз в жизни я проснулся в холодном поту. Не вру, реально мокрый насквозь.

В вещие сны я не верил, но тут реально понял, как мог обгадиться средневековый обыватель двадцать первого столетия, увидь он такое, и каких дел с перепугу мог бы натворить.

А я всего-навсего открыл на мониторе первую попавшуюся книгу из списка адепта Илая и погрузился в чтение.