Как ни странно, именно удивление помогло ему овладеть собой. И Айзенвальд совершенно спокойно выслушал, что могила оказалась пуста, если не считать гнилых разломанных досок домовины да нескольких лоскутков одежды либо савана. Вроде место глухое, а все одно в окрестностях про то много судачили. Но недолго. Похоже, рты им всем кто-то заткнул. Что сталось с покойной и была ли она вообще, все трое: Антя, Гивойтос и Ведрич – молчали. Если вообще знали. Только дядька на второй день от появления в доме Алеся могилу зарыл и камень на место вернул. А в ночь до этого они куда-то уезжали, Юля обычно спит крепко, но тогда ее снедало любопытство, и она подглядывала и подслушивала. Но вдогон за мужчинами не отправилась, они ускакали верхами чуть прежде полуночи, будто черти за ними гнались. А утром вели себя, как ни в чем не бывало. Тогда же, распаляя Юлькино воображение, явились в их доме странные богомолицы.
Ничего нового, отличного от того, что генерал уже прочитал в бумагах, Юля о гостьях не сказала. Утомительный допрос подходил к концу. Про двубой между паном Ведричем и дядькой младшая панна Легнич знала немногое. То, что подсмотрела и подслушала. Мертвым Гивойтоса сестры не видели и не хоронили, просто темной ночью через год примерно после своего первого явления в Воле Алесь тихонько постучал в шибу. Дело привычное, несмотря на ворчание дядьки, Ведрич с Антей встречались, и та замуж за него идти уперлась, на козе не объедешь. Но когда Александр появился в этот раз, об амурах речи не шло. Рубаха у него на груди вся была залита кровью. По его словам, они с дядькой стрелялись с десяти шагов, а потом Алесь кинулся к нему поддержать, думал, тот только ранен. Там и выпачкался. Антося-скромница рубаху кинула в печь, дала Ведричу Янушевы лохмотья переодеться и тут же от дома жениху отказала. Панна! Что не помешало его потом хоронить. На осторожный вопрос, не пришлось ли панне Юле позже с покойным встречаться, она покрутила пальцем у лба: может, две глупые девки, да стряпуха, да слуга-полудурок мертвого от живого не отличат, произнесла она саркастически, но тело же паны из полиции осматривали. Неужто пан генерал в них сомневается.
И тянули же Прохора черти за язык!…
Айзенвальд уточнил некоторые детали о Гивойтосе.
– Ваш дядя –
– Пан Гивойтос занимался подрывной деятельностью? – вернул ее на землю Айзенвальд.
Как ни странно, Юля спорить не стала, глаза разозленно сощурила: может, и занимался, только перед ней в том исповедь не держал. Ему все Антя на шею вешалась, вот пусть ее и спросят. Хотя в завещании не вспомнил даже. При всей ихней любови.
– Стоп. Вот тут подробнее.
– А что подробнее. Я в город на читку не ездила.
А Антя вернулась как собака побитая, Бирутка дозналась только, что поместье Гивойтоса в Крейвенской пуще с немалыми угодьями и все прочее имущество движимое, недвижимое и в ценных бумагах досталось посторонней женщине. Может, дочке пана, может, любовнице. А когда стряпуха потребовала назвать ее имя, "чтобы глаза стерве выцарапать", Антося велела ей помалкивать. Ушла к себе и там рыдала в подушку. При людях эта не заплачет.
Писарь сердито запыхтел над своими бумагами. Хоть так выказал, насколько Юлино поведение ему противно.
– Вы не пробовали завещание опротестовать?
– Пробовала! – отозвалась Юля неожиданно. – Уже здесь, в Вильне, Кит… майор Батурин ходил со мной к адвокату. Документы составлены по всем правилам, хранятся в нотариальной конторе "Йост и Кугель". Только за ними так никто и не обращался.
Мелко закололо в левом плече – где был шрам от повстанческой пули. Айзенвальд плеснул из чайника в граненый стакан остатки воды, врастяжку выпил и лишь тогда спросил:
– На чье имя было составлено завещание?
Сказать, что Юлин ответ произвел действие разорвавшейся бомбы – не сказать ничего.
– Вот здесь подпиши, и здесь. Каждый листик. Умничка. Идем выведу.
И тихим шепотом:
– Господин посолец, потерпите?
Генрих нашел в себе силы кивнуть. Упал за стол. Подтянул последний подписанный Юлей допросный лист. Вдохнул знакомый чернильный запах. Вгляделся, напрягая глаза.