Та оттянула давящую зеленую низку на шее, подумав, что ружанец за зиму вырос вдвое. По крайней мере, так ей показалось.

Мирек хмыкнул:

– Э-э, сестренка. Это не привидение! Да! Панна Франциска Цванцигер, моя кузина. Панна…

– Гайли.

Франя отважно улыбнулась, покосилась на руки Мирека. Тот, окропив молодую крапиву, отбросил ведро:

– На загон мы напоролись, вот. Часа на три всего опередили. Так раненые у нас и кони устали.

– Это повод лес поливать?

Услышав вопрос Гайли, к ним подошел еще парень, упитанный, вальяжный, но такой же русый и сероглазый, как Франя с Миреком. Хотел выговорить сердито, но разглядел звезды гонца. Несколько опешив, протянул девушке руку:

– Цванцигер Михал, можно Мись.

Похоже, отрядом командовали эти трое, остальные семеро, хмурые бородатые мужики в серых свитках: кто сидел в стороне, привалившись к стволу, кто возился с конями, – лишь косились в их сторону.

– Просто так немцы в лес не полезут, – докончил Михал за брата. – Непременно спросят на хуторе, сколько нас. А нас там не видели, зато ведра бабка считала. Много ведер – много коней – много повстанцев.

Мирек с Франей захихикали.

Мись протянул Гайли плащ и сухую попону:

– Завернитесь. Потом Франя с вами запасной одеждой поделится. Мирек, веди Мишкаса.

Толстяка послушались беспрекословно.

Буланый красавец-конь, похоже, из-под убитого, артачился, стриг ушами, хлестал по крупу длинным хвостом, даже пробовал Мирека укусить. Но при гонце успокоился, положил ей голову на плечо, нежно подышал в ухо. Гайли погладила атласную шкуру, осмотрела упряжь с серебряными бляшками, высокое удобное седло, подтянула стремена:

– Бедный мой. И яблочка для тебя нет, и жаль грязным задом на красу такую садиться. Но мы с тобой поладим, правда?

Мишкас фыркнул, соглашаясь.

– Куда теперь? – пухлая Франя держалась в седле мешковато, но прочно.

– К Волчьей Мамочке, – отозвался Мись. – Оставим там раненых.