Он садится на край постели и гладит мои руки. Мы оба храним молчание, потому что нет слов, подходящих для такого случая. Как я и просила, Николь приносит шкатулку. Луи открывает ее и видит две ленточки. Одна, из лучшего красного бархата, давно съежилась и выцвела.

– Ваш первый подарок, – шепчу я, вынимаю одну из ленточек, прижимаю к щеке, вдыхая аромат воспоминаний и нафталина.

У меня из глаз льются слезы, и король склоняет голову.

– Завтра я решила исповедаться и принять святые дары, любовь моя, – выговариваю я наконец.

Он согласно кивает и наклоняется, чтобы в последний раз поцеловать меня. Я закрываю глаза и глубоко вдыхаю своими измученными бесполезными легкими запах любви и жизни. Воспоминания накрывают меня волной, пока я в последний раз вбираю в себя мужчину, которого сделала средоточием своей жизни.

– Ты ни разу не разочаровала меня. Ни единого раза. Поверь. – В его глазах блестят слезинки. – Ты была мне единственным настоящим другом. Боюсь, я принес тебе слишком много огорчений.

– Нет, ничего подобного, – заверяю я и снова беру его за руку, которую никогда не хотела бы отпускать. – С вами я пережила лучшие минуты своей жизни.

– А ты… ты была для меня всем.

– Идите, – шепчу я, выпуская его руку. – Идите.

Ему пора возвращаться к жизни – к жизни, которая потечет дальше без меня. Я боюсь за него, за Францию, но для меня время тревог подошло к концу. Король удаляется, а на меня нисходит покой. Жизнь была прекрасным сном. Я прожила сказочную жизнь – не лишенную печалей, но ведь какая жизнь бывает абсолютно безоблачной? Вспоминаю цыганку. Думаю о матушке и о милой Александрине. Скоро я увижу снова их обеих. А Луи – был ли он третьей моей большой печалью?

Я исповедуюсь и принимаю причастие, а за окнами льет дождь, будто надвигается Всемирный потоп. В комнате царят полутьма и слабый аромат лилий. Умереть в Версале – большая честь. Согласно этикету здесь могут умирать лишь члены королевской фамилии. Завтра, если я до него доживу, наступит Светлое воскресенье. Хорошо ли я прожила свою жизнь? Так ли, как следовало ее прожить? Действительно ли в конце дней своих мы обращаемся к Богу не из страха смерти, а потому, что становимся мудрее?

И когда меня обступает последняя ночь со всей болью и страданиями, когда я готовлюсь переселиться во дворец куда величественнее Версальского, одна только мысль поддерживает мои силы до самой последней минуты.

Он меня любил.

По-настоящему.