Просто стыдно, мой драгоценный друг, что я лишь сегодня, спустя восемь дней после приезда сюда, нашел необходимое время, чтобы послать тебе небольшое свидетельство моей дружбы и любви. Я нашел здесь твое милое письмо от 4 ноября и другое, очень интересное, от Гедемана, которые оба ввели меня в курс дела обо всем происходящем с близкими. Путешествие почти через все части европейской России настолько умножило общественные связи и химерические представления о моей полезности для чего-либо, что я едва выдерживаю груз всех обязательств, которые накладывает на меня мое положение. Мое здоровье великолепно; император со свойственной ему деликатностью уже во время нашего пребывания в Москве пожаловал Розе и Эренбергу орден Св. Анны 2 степени. Мне же в самый день моего приезда сюда был вручен орден Св. Анны 1 класса с императорской короной (это соответствует бриллиантам, которые больше не присваиваются)210 в сопровождении чрезвычайно лестного письма. Е. И. В. передал мне свое сожаление, что болезнь все еще препятствует ему «приобщиться к моему просвещению» (
Я бесконечно рад, что твое здоровье после поездки улучшилось и что твои благочестивые хлопоты о памятнике увенчались успехом. Если бы я мог принять участие в траурной церемонии! О, бедные Кунт и Эйхлер… как исчезает все на Земле… Я не осуждаю, мой дорогой друг, твое пребывание в Тегеле, я буду заботиться там о тебе, какой бы суровой ни выдалась зима. Следует дать тебе возможность делать то, что тебе представляется правильным для своего покоя. Я никогда не осуждаю ничего, что может каким-либо образом способствовать твоему покою и принести немного радости, которую оставила тебе жизнь. Я совершенно сопереживаю тому, что происходит с тобой. Никто на свете не любит тебя искреннее, чем я. Моя жизнь всегда будет связана с твоей, мы никогда не будем разлучаться надолго. Тысячи сердечных приветов родным. Я напишу со следующим курьером несчастному Кунту, надеюсь, мое письмо еще застанет его. Скажи г-же Зайферт, что у ее супруга «все отлично».
А. Гумбольдт.
День восшествия на престол – хлопотливый и ужасный. Через час я должен произносить свою большую речь в Академии. Императрица не может быть из‐за болезни, но пошлет наследника212, великую княгиню Елену213, великого князя Михаила214, весь город, и женщин. Сегодня один из величайших дней в моей жизни. Полагаю, моя речь на французском о преимуществах протяженного пространства России и ее положения для естественных наук будет иметь резонанс. Я писал ее две ночи. 2 декабря я еще не смогу уехать. К сожалению, император был в серьезной опасности, но, слава Богу, замечательный правитель спасен. Он еще в постели, но уже на пути к выздоровлению. Он часто говорит обо мне и обязательно желает видеть меня до моего отъезда. До сих пор с ним виделся только Волк215. Возможно, мне придется ждать больше 8–10 дней, не знаю. Мое здоровье хорошее, дорогой друг, но все эти любезности меня убивают. Тысяча сердечных приветов родным.
А. Гумбольдт.
Мой дорогой друг, могу написать тебе лишь пару строк. Надеюсь, мне удастся уехать отсюда 12‐го или 14-го, хотя я еще должен дождаться второй аудиенции у императора, который уже пожаловал меня в воскресенье двухчасовой беседой, – милость тем более значительная, что даже не все министры могли еще видеть императора. Однако его выздоровление подвигается быстро. Он осыпал меня знаками благосклонного внимания. «Ваш приезд в Россию, – сказал он, – способствовал громадным успехам в моей стране. Везде, где Вы появляетесь, все оживает». Мне пожалована соболья шуба стоимостью 5 тысяч рублей ассигнациями и ваза такая же, как лучшие во дворце (7 футов высотой вместе с пьедесталом!), которую оценивают в 35–40 тысяч рублей ассигнациями. Я не могу сегодня утром написать г-же Кунт. Сделай милость, извести ее о том, что я сегодня писал даже напрямую королю, прося его об особенно хорошем с ней обращении, говоря о ее несчастье и заслугах ее мужа. Я написал первой почтой, получив в письме от 23 ноября от молодого Кунта известие о смерти.
Как я рад, что скоро смогу обнять тебя! Тысяча сердечных приветов родным.
А. Гумбольдт.
Мое здоровье в порядке, но на этих днях очень болит рука. Скажи г-же Зайферт, что у ее мужа все отлично.
Пробыв утром с обоими своими друзьями почти полтора часа у императрицы, а вечером с 8½ до 11 часов у императора и осыпанный знаками благоволения, я, к сожалению, не был в состоянии весь прошедший день нижайше поблагодарить Ваше Превосходительство за Ваши новые великолепные подарки, осмий и иридий. Сегодня наконец мне это удастся – чего я желаю тем более, что ночью с понедельника на вторник должен уезжать.
Ваше сиятельство изволите простить, что, несколько задеревенев от холода (до Полангена итальянская температура воздуха – 5–6° R, но на побережье – 18° R), сообщаю Вам о нашем благополучном прибытии в отечество и от имени своего и моих дорогих спутников еще раз выражаю мою искреннюю благодарность. Мы провели интересный день с Эверсом216, Струве, Ледебуром и Энгельгардтом в Дерпте: однако в исчислении вероятностей было записано, увы, что нельзя сделать 18 тысяч верст, хотя бы раз не перевернувшись. И подобно Немезиде исчисление вероятностей доказало свою правоту. Мы перевернулись у подножия небольшого возвышения на мельничном мосту, неподалеку от Энгельгардтсгофа в двух станциях от Риги из‐за заноса экипажа на повороте бесснежной, заледеневшей дороги, да так сильно, что экипаж с одной стороны весь разбит. Одна лошадь соскользнула с высоты 8 футов в воду. Ограждение моста, естественно, не выдержало, и мы очутились в весьма живописном положении, лежа в 4 дюймах от края моста. Никто из нас (я сидел с Эренбергом в застекленном экипаже!) не пострадал, мы даже, слава Провидению, не чувствовали никакой боли. Поскольку упало двое ученых и ученый егерь, то о причинах происшедшего возникли конкурирующие теории.