Смешной мальчишка, ты думал, что к утру у старухи выветрится из памяти твой голос? Ничего подобного!
– Ты уже завтракал?
– Нет, я ждал тебя.
– Правильно сделал, потому что распеваться лучше, пока связки еще не забиты едой!
– Эдит, умоляю! Я знаю только одну песню и только ее могу не слишком фальшиво исполнять.
– Ничего, выучишь еще несколько.
– Я не умею петь!
– Я научу.
Если бы ты обрадованно согласился сразу же и выяснилось, что тебе слон на ухо наступил, я, пожалуй, бросила бы эту затею. Но, милый мой, ты так сопротивлялся, при этом боясь меня обидеть, что я не могла уступить. Пришлось загонять тебя в славу силой. Знаю, знаю, ты не считаешь себя ни певцом, ни вообще артистом, достойным аплодисментов в «Олимпии», главное, я тебя таковым считаю. А если я считаю, то заставлю признать всех, в том числе тебя самого. Никуда не денешься, будешь знаменитым. Не хочешь? Я хочу!
И пусть заткнутся все завистники!
Но если серьезно, Тео, у тебя есть и голос, и слух. Просто бывает, когда они… как бы сказать… не стыкуются. Я спрашивала тебя, слышишь ли ты внутри себя мелодию правильно, замечаешь ли, когда фальшивят другие? Ты отвечал: «да», называл мне, где фальшивят, и у себя слышал, когда фальшивишь. Это означает, что слух есть, те, у кого слуха нет, свою фальшь не слышат, уверяю тебя.
И голос есть тоже, но у тебя очень плохая музыкальная память, все время нужен камертон.
Так бывает, и я точно знаю, что это исправимо. Есть какие-то методики вроде сведения голоса и слуха, я не знаю какие, но есть. Беда только в одном – у меня не было времени ни для каких методик! И я применила одну, которую знала, – репетировать с утра до вечера, вернее, с вечера до утра, пока не свалишься с ног или не охрипнешь. Если мотив, спетый сто раз, так и не засел в голове навсегда, значит, нужно спеть двести! Фальшивишь? Триста! Все равно не так? Четыреста! Каждый день, пока при любой попытке открыть рот даже для зевка из него не польется нужная мелодия.
Я прекрасно знаю твою слабость, ты ни в чем не можешь мне отказать. Ты, легко расправляющийся с репортерами или просто любопытными, запросто вышвырнувший вон моего шофера за лихачество с риском для жизни, готовый порвать на куски огромный зал, если только оттуда при моем выступлении раздастся свист, жестко говорящий «нет» всем, кто может мне чем-то помешать, сам возражать неспособен. Ты подчиняешься любому моему капризу, словно маленький мальчик.
Твое пение – мой каприз? Да, это так, но ты еще будешь за него благодарен.