В «Сборнике Кирши Данилова» записан вариант песни о Горе: «Ох! в горе жить — некручинну быть». Вопрос о ее генезисе не разрешен. Одни исследователи считают ее исконно народной песней и в качестве таковой одним из источников «Повести о Горе и Злочастии »; другие наоборот, утверждают зависимость ее от «Повести»[653]. Важно, что в песне очень остро ставится тема бедности и богатства, счастья и горя, судьбы человека из народа. Эта тема волновала Киршу, и следы его интереса к ней явственно видны в Сборнике.
Одно из самых значительных произведений Сборника на эту тему —песня «Когда было молодцу пора, время великое». В центре ее — судьба героя, вступившего в конфликт с окружающей средой и трагически погибающего. Сюжет песни ясно перекликается с «Повестью о Горе и Злочастии»: как и в «Повести», герой песни «отламывается», «отстает» от того мира, в котором до сих пор он жил и преуспевал, отправляется «на чужую сторону» искать счастья. Самый факт разрыва «доброго молодца» со своей средой представлен в песне как богатырский подвиг; песня проникнута глубоким сочувствием к своему герою, к его судьбе. Трагическая гибель «доброго молодца», который тонет в реке Смородине, раскрыта в песне в плане большого социально-психологического обобщения: герой погибает, не выдержав испытания, которое встретилось на его пути, вследствие собственной слабости, «глупого разума», из-за отсутствия тех важных нравственных качеств, которые столь необходимы для жизненной борьбы.
Песню «Когда было молодцу пора, время великое» пронизывает то идейно-эмоциональное начало, которое Белинский считал очень важным качеством русской народной поэзии — «Это тоска и грусть души сильной и мощной». Грусть в песне является одновременно выражением и неудовлетворенности действительностью, и порыва к иной жизни, и осознания трагической неспособности героя выстоять и победить в жизненной борьбе. Песня выражает поэтические представления народа о существовании богатырских сил, которые могут противостоять старому миру[654].
Песня «Когда было молодцу пора, время великое» не стоит в Сборнике особняком, в других его сюжетах есть места, явственно перекликающиеся с этим произведением; можно говорить о прямых реминисценциях песни «Когда было молодцу
Но как бы то ни было, все сказанное убеждает в том, что «Сборник Кирши Данилова» заключает в себе гораздо более острый в социальном отношении материал, чем принято обычно думать.
«Древние русские стихотворения» — не только первое в русской фольклористике собрание былин и исторических песен, но и сборник, по-своему отразивший социально-обличительную проблематику русского народного творчества XVII—XVIII веков и включивший ряд произведений, которые представляют большой интерес для характеристики общественно-политических взглядов народа, как они выразились в песенном фольклоре.
Все это и делает «Сборник Кирши Данилова» ценнейшим памятником русской народной поэзии, сохраняющим и сейчас свое большое художественное и познавательное значение.
О НОТНЫХ ЗАПИСЯХ В «СБОРНИКЕ КИРШИ ДАНИЛОВА» (
Музыкальные записи в «Сборнике Кирши Данилова» неоднократно служили предметом суждений о том, действительно ли это воспроизведение народных напевов, насколько верно они нотированы, а также насколько они соответствуют помещенным под ними текстам.
В первом издании сборника 1804 года ноты отсутствовали. Они появились лишь во втором издании 1818 года (без подтекстовки), отредактированные Д. И. Шпревичем (Шпревицем). С этого времени вплоть до 1901 года в ряде статей высказывались разнообразные суждения, в которых брались под сомнение музыкальные записи, считавшиеся искаженными редактором или даже им самим сочиненными[655]. Однако у многих музыкантов напевы не вызывали сомнений в подлинности, и они неоднократно обрабатывали их. Первым обратился к напевам этого сборника Д. Н. Кашин, который получил нотные записи их, по-видимому, от Ф. П. Ключарева или А. Ф. Якубовича еще до издания 1818 года. В предисловии к «Журналу отечественной музыки на 1806 год»[656] сообщалось: «Любовь и привязанность русских ко всему отечественному побуждает г-на Кашина издавать Журнал отечественной музыки. В нем будут помещаемы: 1-е — старинная музыка на древние русские повести, например, о Соловье Будимеровиче, о женитьбе князя Владимира, об Илье Муромце и пр. Музыка на сии повести составляет редкость драгоценную для всякого русского. Издатель имел счастье получить ее от одного из знаменитейших любителей отечественной древности, который издал их под именем: Древние русские стихотворения. Москва. В типографии С. Селивановского 1804». В имеющихся в нашем распоряжении шести выпусках этого журнала помещены две песни из сборника Кирши Данилова: «Соловей Будимерович» — в первом выпуске под № 1 и «Первая поездка в Киев Ильи Муромца» — в третьем выпуске под № 1, в обработках «для голоса и фортепиано или арфы». Оба напева изложены очень близко к первоисточнику, с небольшим изменением мелодической линии в конце песни «Соловей Будимирович» и с изменениями и сокращениями в поэтическом тексте. В основном такие же правки мы находим и в редакции Д. И. Шпревича, сделанной для всех напевов издания К. Ф. Калайдовича.
В 1850-х годах записи песен по изданию 1818 г. обрабатывает для голоса и фортепиано М. А. Стахович[657], поместив в 4-й тетради своего собрания русских народных песен под № 5 «Песню про Ермака» («Во славном в понизовом городе Астрахани»), под № 6 — «А и горе, горе, гореваньице», под № 8 — «Не жаль мне доброго молодца битого» и под № 9 — «Ах из Крыму ли, братцы, из Нагаю». Для Стаховича характерно весьма бережное отношение к источнику. Он помещает в неизменном виде нотную запись по изданию 1818 года (считая ее, видимо, точным воспроизведением рукописи), а под ней — свою транскрипцию напева с аккомпанементом фортепиано. Транскрипции Стаховича отличаются от редакций Шпревича смещением напева в №№ 6, 8 и 9 на октаву вниз и небольшими разночтениями в первом и втором тактах № 6 и первом такте № 9. Из предисловия Стаховича к 4-й тетради его собрания русских песен явствует, что напевами Кирши Данилова занималась также и О. Ф. Кошелева, которая, по его словам, изучала и «возобновляла в пении» их, а также помогала Стаховичу в расположении текста под нотами «Песни про Ермака». В предисловии ко 2-й тетради Стахович высказывал предположение о родственности напевов сборника Кирши Данилова величальным песням.
Вскоре после выхода в свет собрания русских песен Стаховича А. Ф. Тюрин в рецензии на его публикацию[658] поставил под сомнение нотные записи издания «Сборника Кирши Данилова» 1818 года, говоря о необходимости проверить их по подлинной рукописи и по напевам, записанным непосредственно от народных певцов. Одним из аргументов сомнения в подлинности напевов А. Ф. Тюрин выдвигает наличие одинаковых напевов к различным текстам.
Спустя 20 с лишним лет Н. А. Римский-Корсаков сделал обработки песен «Сборника Кирши Данилова» для голоса и фортепиано и, вероятно, считая их достоверными, поместил в своем сборнике русских народных песен наряду с записями, сделанными в середине XIX века[659]. Позднее один из напевов «Сборника Кирши Данилова» был положен композитором в основу заключительного хора 1-го действия оперы «Садко». В конце 1870-х годов песни из Сборника звучали с эстрады в концертах Д. А. Агренева-Славянского[660]. Тексты были сокращены, напевы вариантно развернуты на фоне «гусельного» сопровождения, исполняемого на фортепиано.
Как к подлинно народному источнику отнесся к напевам и Ф. Е. Корш, опиравшийся в исследовании о русском народном стихосложении на анализ их ритма[661].
В 1896 году появилась заметка П. Н. Шеффера о «Сборнике Кирши Данилова»[662] (впоследствии с дополнениями перепечатанная в издании 1901 года), сообщавшая о находке рукописи сборника. Однако в следующем, 1897 году было высказано мнение о том, что напевы Кирши Данилова в значительной части — «Малорусские песни и танцы и притом сравнительно позднего порядка. Предлагать эти мотивы народу — нелепость»[663].
В 1899 году С. Г. Рыбаков, имея в виду заметку П. Н. Шеффера, предполагает, что издание, подготовляемое Публичной библиотекой, даст возможность «разобраться в вопросе о народности напевов Сборника»[664]. В 1901 году, после выхода в свет издания Публичной библиотеки, появилась возможность сличить публикацию с записями былин и песен, сделанными к этому времени музыкантами-этнографами на севере России. На основе такого сличения А. Л. Маслов в 1902 году смог высказать мнение о значительном сходстве ряда напевов Сборника с напевами былин и песен, записанных в Архангельской губернии, и о необходимости реконструкции напевов Сборника в соответствии с манерой народного исполнения[665], а впоследствии обосновывать свои положения о ритме и мелодиях былин, ссылаясь на нотные записи «Сборника Кирши Данилова»[666]. Сделанное Е. Э. Линевой сравнение записи «Камаринской», произведенной ею на фонограф от владимирских рожечников, с напевом «Гость Терентьище» дает возможность предполагать, что и она, несмотря на свою веру в точность записи песен только с фонографа, считала записи напевов в Сборнике достаточно верными[667]. На этом высказывания о напевах Сборника, в сущности, прекратились.
Однако две работы более позднего времени показали, что спор еще не был окончен. В 1926 году Н. Ф. Финдейзен приходит к выводу, что напевы в «Сборнике Кирши Данилова» в большинстве случаев чрезвычайно искажены, что их ритмика ничего общего не имеет с ритмикой русских народных песен. Финдейзен утверждал, что иностранные плясовые и песенные ритмы XVIII в. из столицы долетали даже до далекой Сибири[668]. Так, имеющиеся в Сборнике напевы трехдольного размера Финдейзен считал напевами польского происхождения, песню «Перед нашими широкими воротами» — перелицованной в «темп менуэта из Камаринской», ряд напевов — изложенными в ритмах сицилианы и баркаролы. Лишь песню о взятии Казанского царства, родственную, по мнению Финдейзена, Преображенскому маршу, он считал песней «неиноземного» происхождения.
В 1943—1944 годах В. М. Беляев реставрирует напевы Сборника. Считая их музыкальным кодом для импровизации, он допускает перемещения попевок, согласуя новые конструкции с принципиально неизменяемыми начальными стихами[669]. Это отличает его работу от опыта подтекстовки напева песни «Про гостя Терентища», сделанного Е. Э. Линевой, которая, сохранив напев неизменным, реставрировала стихи.
В 1950-х годах А. Н. Александров обрабатывает для фортепьяно русские народные песни, используя, наряду с позднейшими записями, напевы, реконструированные В. М. Беляевым[670].
В 1960—1970-х годах автор настоящей статьи и В. В. Коргузалов сделали для серии «Памятники русского фольклора» свои реставрации 15-ти напевов Сборника с изменением тактировок соответственно с подтекстованными словами[671].