Фраза получилась не очень внятной, я закашлялся.

— Макси, — сказал мистер Гласс (сказал мистер Гласс, но говорил не он, как странно) с сочувствием. — Я хочу, чтобы ты служил мне. А если я не получаю того, что хочу, я уничтожаю это. Я убью тебя, Макс, сейчас.

Как тебе нравится повторять мое имя, после моей смерти можешь забрать его себе. Но этого я сказать не смог. Пистолет, мне повезло, что я не выпустил его, как мне повезло. Я поднял пистолет, его дуло уткнулось в грудь мистера Гласса. Он засмеялся:

— Убей его, Макс! Убей его, и мы вместе будем веселиться еще много-много лет.

Соблазн, надо сказать, присутствовал. Я не хотел умирать, в глазах у меня темнело, по всему телу расползалось онемение. Такое, как если отлежишь руку или ногу, только вот больше всего его было в голове. Как будто я отлежал долбаное сознание.

— Давай, Макс, нажми на курок, или ты умрешь. Ты или он, он или ты, это самозащита.

Я, блин, не хотел умирать. Совсем. Мне было четырнадцать долбаных лет, это мало, и умирать молодым — страшно. Палец мой скользнул к курку. Я умирал, в этом сомнений не было, мне не хватало воздуха, и я готовился отключиться. Один выстрел, и у меня будет шанс вдохнуть снова. Цена показалась мне нормальной, сносной. Даже со скидкой, я ведь застрелил бы очень плохого человека.

Плачущего отца очень больного мальчика.

Пусть лучше убьют тебя, но не преступи черты. Вроде бы это из Писания. Я не знал. Я запомнил эту фразу у Ханны Арендт, она говорила об Адаме Чернякове, главе юденрата Варшавского гетто. Он совершил самоубийство, узнав о Треблинке.

Я бы, наверное, тоже совершил.

Я его совершал.

Я разжал пальцы, тяжелый пистолет рухнул на пол, и мне стало очень легко. Наверное, от гипоксии. Я подумал: сейчас я услышу последнюю фразу своей жизни. Что же ты скажешь, голодный желтоглазый бог?

Но, должно быть, я упустил свой шанс, потому что почудился мне в предсмертном видении голос Вирсавии.

— Макси!

Интересно, значит ли это, что Вирсавия мне нравилась?

В этот момент я почувствовал толчок. Мистер Гласс ослабил хватку, он обернулся, и я увидел маленькую, воинственную Вирсавию. Настоящую. Она огрела его стулом по его божественной спине. Я засмеялся, и воздух тут же снова исчез. Тут я, конечно, на некоторое время покинул зал. Но не как Элвис, не навсегда.

Я очнулся на полу. Я лежал, раскинув руки, кончики моих пальцев касались кончиков пальцев Леви. Словно бы мы прилегли помечтать под звездным небом, или что-то вроде. Потолок кружился перед глазами, никак не мог остановиться.

— Леви, — прошептал я. Его пальцы были теплыми. Я слышал шум и крики, но мне не хотелось возвращаться в реальность, я не чувствовал в себе силы шевелиться, и все было мне безразлично. Наверное, так и проживал эту жизнь мой отец, как человек, только что вышедший из глубокого обморока.

Я видел моих друзей: Вирсавию, Саула, Рафаэля, Эли и Лию. Видел мистера Гласса. Они сражались с ним как самые отстойные супергерои с самым отстойным в мире суперзлодеем. Это было куда более нелепо, чем в низкобюджетном блокбастере, никто из них не умел драться, как в кино. У наших была численность, противник брал силой. Я видел, как Саул сплевывал кровь, он обо что-то ударился, потому что если бы его ударил мистер Гласс, пожалуй, ему пришлось бы сплевывать зубы. Они кидались на мистера Гласса, спасали друг друга, отвлекая его, кричали, но для меня все это было как карусель, которая слишком разогналась, от одного взгляда тошнило.

Хотя бы подползи и цапни его за пятку, герой, подумал я, потому что в какой-то момент кто-то из твоих друзей ошибется, и они все умрут. Я уже собирался доползти до мистера Гласса и сложиться об него, как мне в голову пришла прекрасная идея. Я не был уверен, что мой едва не погибший мозг еще способен породить здравую мысль, но я себе доверился.