Септим отсалютовал и повернулся к солдатам, проверяя готовность строя встретить вражеский натиск. Катон повел своих солдат дальше по дороге, а добравшись до очередного поворота, остановил и снова сформировал оборонительный строй. Вдалеке поверх тростника, утесника и низкорослых деревьев видно было, как в отдалении остальные бойцы когорты трудятся в поте лица, укрепляя вал и частокол.

– Не так уж далеко отступать, ребята.

– Но и не больно близко, – проворчал кто-то.

– Тихо там! – рявкнул, развернувшись, Катон и снова повернулся вперед, где вел бой оптион. Септим уже скомандовал отход, его задняя шеренга медленно пятилась, а впереди было видно, как вражеские всадники разъехались по краям дороги, открывая путь пехотной колонне, воины которой рвались вперед, стремясь поскорее схватиться с ненавистными римлянами и порубить их на куски.

В голове колонны двигалась колесница на платформе, на которой позади возницы стоял Каратак – без шлема, обнаженный по пояс, с массивным золотым обручем на мускулистой шее. В одной руке он сжимал древко длинного, почти вдвое превышающего его рост, боевого копья, другой легко придерживался за ограждение колесницы. Несмотря на тряску на ухабистой дороге, вождь безупречно сохранял равновесие, держась на платформе легко и уверенно.

Подняв копье, Каратак яростно взмахнул им в направлении отступающих римлян, и его воины, откликнувшись на этот приказ неистовым ревом, устремились вперед, занося для ударов мечи и копья. Септим остановил отход, приказал сомкнуть щиты и изготовить к броску метательные копья. Такой залп представлял собой крайнюю меру, а Катону подумалось, уж не позволил ли оптион отчаянию взять верх над здравым смыслом. Конечно, эффект от броска, произведенного с небольшой дистанции по скученной толпе, был ужасающим, но при этом безвозвратно терялись метательные копья, и легионеры оставались с одними лишь мечами.

– Копья – бросай! – проревел Септим так оглушительно, что его команда перекрыла на миг шум боя.

Взметнувшиеся по дуге темные полоски прочертили воздух и обрушились на варваров с грохотом, стуком и лязгом, достигшим ушей Катона и его товарищей. Миг – и боевые кличи сменились истошными воплями раненых и яростными проклятиями, а Септим тут же выкрикнул приказ продолжить отступление.

Последовала короткая пауза, и бритты снова устремились вперед, перескакивая через лежавших на дороге убитых и раненых соратников, из тел которых под разными углами торчали древки римских копий.

Вновь зазвучали боевые кличи, однако если в первый раз враги налетели тесной толпой, то теперь, после смертоносного града копий, они атаковали врассыпную, каждый сам по себе, бросаясь на широкие щиты и сверкающие клинки легионеров. Атаковавшие первыми полегли на месте, причем отражение этого натиска даже не сбило отступавших по направлению к Катону легионеров с шага, но потом враги снова сгрудились плотной массой. Теперь Септиму пришлось остановить своих бойцов, чтобы встретить вражеский натиск в плотном строю. На сей раз римлянам пришлось сражаться за свои жизни.

Варвары, хоть и падали под ударами римских мечей, валили валом, подступавшие сзади напирали на передние ряды, и легионеры снова начали пятиться по направлению к Катону. Только на сей раз они не сами совершали запланированный отход, а отходили под натиском противника. Наблюдая за их отступлением, Катон понял, что при подобном развитии событий Септим рано или поздно потеряет столько бойцов, что уцелевшие не смогут удерживать строй. Это лишь вопрос времени, а как только строй будет прорван, всему конец. Стало очевидно, что использовавшаяся до сего момента тактика отхода по частям становится неприменимой. Теперь, чтобы уцелеть, Шестой центурии следовало держаться вместе.

Когда легионеры Септима стали проходить в тыл строя Катона через оставленный им разрыв, центурион подозвал оптиона.

– Пусть твои легионеры строятся позади меня. Мы больше не можем позволить себе разделять центурию.

Септим кивнул и поспешил к своим бойцам, тогда как пять свежих отделений под командованием Катона, сменив их, приняли натиск на себя. Сам Катон, прикрываясь щитом, протиснулся в первую шеренгу, и тут же на него обрушился страшный удар вражеской секиры. Однако именно бой в плотном строю, приемы которого упорно отрабатывались на тренировках, был сильной стороной легионов, и Катон, отшатнувшись под ударом, тут же восстановил равновесие, перенес вес на правую ногу, чтобы вложить его в толчок, и сделал выпад щитом вперед. Щит с силой врезался в чье-то тело. Враг надсадно крякнул от боли и удивления; Катон же, не теряя времени, сделал из-за края щита молниеносный выпад своим коротким мечом. Судя по толчку, который ощутила державшая меч рука, выпад достиг цели. Отдернув клинок, он заметил, что на шесть дюймов от острия сталь испачкана кровью. Скорее всего рана смертельная, и при этом Катон не без удивления отметил, что он даже не видел воина, которого сразил.

Он снова ударил щитом вперед, но на сей раз чьи-то пальцы схватились за верхний край щита, совсем близко от его лица, и потянули на себя. Удерживая щит что было сил, Катон нанес по пальцам резкий удар головой, раздробив костяшки тяжелым металлическим налобником шлема. Пальцы отдернулись. Катон снова ткнул щитом вперед, на сей раз в пустое пространство, и отступил на шаг, чтобы перевести дух.

– Шестая центурия! Шестая центурия, отходим! Оптион!

– Я здесь, командир.

– Считай!

– Есть, командир. Раз… два! Раз… два!

На каждый счет бойцы отступали перед лицом врага на один шаг. Катон был рад возможности передать контроль за ходом отступления оптиону. Он целиком отдался схватке, достигшей уже такого ожесточения, что весь мир вовлеченных в нее воинов обратился в хаос, наполненный лязгом оружия, криками, стонами и проклятиями. Инстинкты, наработанные годами упорных тренировок, полностью возобладали над разумом, а чувство времени исчезло, ибо каждый миг был наполнен отчаянной борьбой за выживание.