Не едут, сколько я слышал, Дживелегов, И.Н. Розанов. Знакомый потом сказал мне, что получил из Ташкента отчаянное письмо, что там 2 млн. человек со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Сейчас опять дали тревогу и довольно сильно стреляют. Иногда гудят самолеты. Вчера было сброшено несколько бомб… Тревоги все же пока небольшие. Говорят, что они имеют лишь разведочное значение: выясняются огневые точки. А потом перед наступлением будет очень сильная бомбардировка, чтобы загнать войска в укрытия, и в это время будут на бешеной скорости врываться в город танки и мотопехота. Это, очевидно, придется нам перенести. Впрочем, говорят, что дней через пять по Москве начнут бить тяжелые орудия. Правительство в Самаре. Саратов вступает в зону военных действий и, говорят, эвакуируется… К бомбардировкам привыкли, переделали Лермонтова:
“Буду сказывать я сказки, песенку спою,
Тихо падают фугаски в колыбель твою”.
Слухи об артистах: убита бомбой Тарасова в поезде.
Англичане упорно ничего не делают. Может быть, они хитрее меня и пошли на то, чтобы немцы совсем разбили советский строй, а потом вступят сами. В Киеве председатель правительства Терещенко. Это тонко и многообещающе. Слышал забавный рассказ о том, что когда в Одессе те, кто не смог отплыть с Врангелем, стали принимать советскую власть, то они говорили, что “кто не на палубе — тот на платформе”. Для многих возможно скоро возникнет необходимость продумать этот афоризм. У нас во дворе роют окопы. Так как у нас разместился целый батальон, то возможно, что здесь действительно развернется бой. Может быть, нас выселят, а может быть, бой прошумит над нашими головами. Но иной позиции у нас нет. Или лишения, почти наверное и непереносимые (особенно в случае возможных анархических явлений), или риск. Здесь Гороховец также не выход. Он входит в зону войны. А в маленьком городке она идет гораздо трагичнее. Итак, как будто все за то, чтобы мы сидели здесь. Если не произойдет что-нибудь неожиданное.
25 <октября>
В 12 ночи дали опять тревогу. Она длилась до трех. Мы сидели в убежище.
Перемен нет. Зина и Оля ездили в Пушкино. Но не доехали, отменены электрические поезда. Крайне редко ходят паровые, и пассажиры сидят даже на паровозах. Как я и предполагал, газеты говорят, что у немцев подтягиваются резервы для нового удара, известная передышка. Новый удар решит участь Москвы. Неприятно то, что в нашем дворе стоит батальон, вырыты окопы и, стало быть, возможен бой. Сгоряча немцы нас всех переколют.
Большая часть московских зениток, говорят, отправлена на фронт против танков, так же, как и самолеты. Я давно удивлялся, почему мы зря держали такие силы под Москвой.
Перемен нет. Сейчас опять была тревога, но стреляли мало. Дети с Соней ходили в убежище, а Зина и я были дома. У нас самая точная исполнительница всех защитных мер — Юлия Ивановна. В свои 75 лет она лучше других понимает, что такое смерть, и сломя голову спешит в убежище. Если жив Юрий Николаевич (Кривоноговы. — О.Т.), он, вероятно, очень оживлен.
27 <октября>
Это время прошло спокойно: ни стрельбы, ни бомбардировки. Но слухи мрачные. Судя по газетам, даже начался распад армии, дезертирство, бегство. Говорят, что на квартиру артистки Марецкой приехало семь командиров (и в том числе ее муж) на грузовике, и в ночь уехали, оставив в квартире свое оружие и обмундирование. Судя по тому, что сегодня в газете цитируется обращение командования Западного фронта, где говорится о том, что надо уничтожать шкурников, этот эпизод характерен. У москвичей боевого настроения нет. Говорят, что на заводах почти не работают. Когда заводы минировали, были столкновения рабочих с саперами. Народ озлоблен, чувствует себя преданным и драться за убежавших не будет. Говорят о либерализме немцев в занятых областях. В украинском правительстве профессор Филатов и артист Донец. Говорят, что во главе московского правительства значится профессор И.А. Ильин, знакомый москвичам и в свое время высланный в Германию. Видел студента со сломанной рукой, вернувшегося от Владимира после неудачного бегства 16-го. Говорят, что в ночь на 16-е немцы под Калинином прорвали фронт и по шоссе рванулись на Москву их танки. Но будто бы там неожиданно оказались части Кулика, каким-то образом прорвавшиеся от Ленинграда, и отбросили их. Это чудо спасло Москву 16-го, так как ее решено было сдать без боя, и бегство было начато сверху. Говорят, что мы ввели в бой наши “чудо-пушки”, что ими вооружены самолеты, что они действуют на 4 кв. км, все сжигая, что их конструкция опровергла многие законы физики, что команда пушки 40 человек и ее специально подбирает нарком обороны из особо проверенных людей, и что немцы все-таки захватили эти пушки под Ельней. Так или иначе, но и эти пушки не помогают, несмотря на свое электромагнитное устройство. Сегодня заметки о столкновении с японцами на границе, быть может, это намек на большее. Выступление Японии внесет ясность в положение. Если и тогда Америка и Англия ограничатся речами, картина будет ясна. Была Надежда Григорьевна, вдова Г.И. Чулкова. Я был у него незадолго до смерти его. Он иногда уже терял ясность сознания. Говорил, что не может отличать иногда то, что ему показалось, от реальности, и он спросил меня, верно ли, что началась война и что Иосиф Виссарионович не секретарь ЦК. Я его разуверил. Помню, как в последний раз, когда я у него был, а ему было уж совсем тяжко, он выждал, когда Надежда Григорьевна вышла, и вдруг, ясно взглянув на меня, твердо сказал: “Простите меня, Леонид Иванович”. Как христианин он прощался со мной.
Надежда Григорьевна рассказала, что к ней заходила Анна Ахматова, ее привезли вместе с Зощенко из Ленинграда на самолете бесплатно, снабдив продуктами. Самолет эскортировало семь истребителей. А теперь ее увезли в Чистополь. Предупредительность не лишняя для той, которая писала, что “все расхищено, предано, продано”. Даже меня некоторые знакомые пугали, что если я останусь, то должен буду войти в правительство — это нелепая идея. Очевидно, что курс взят на интеллигенцию русскую и даже здешнюю.
28 <октября>
Сегодня ясное небо. И немцы явно оживились. Днем было две тревоги. А между ними бомбы бросались, так сказать, неофициально. Попали в Большой театр. На Тверской у телеграфа взорвалась бомба на улице — много жертв и стекол. Повреждения на Садовой и на Поварской. Дети во время второй тревоги были в кино на Цветном бульваре, но благополучно вернулись еще до отбоя. В Литвузе читал лекцию, настроение там подавленное. Говорят, что “знающие люди” предрекают сдачу Москвы. В “Вечерней Москве” помещена статья, из которой видно, что прорыв на шоссе был, но что задержаны немцы были не Куликом, а какой-то случайной учебной парашютной частью, которая держалась очень долго до подхода резервов. В Переделкине, говорят, уже слышна сильная канонада. Сейчас опять сильная стрельба. У нас военная обстановка, у ворот часовые. Во двор не пускают посторонних. На площадке пулемет на грузовике для стрельбы по самолетам. Говорят о том, что мы готовим удар на Калинин (вместе с Ленинградом). Это, конечно, ключ позиции. Посмотрим, что сделает генерал Жуков, который должен нас спасти. Судя по газетам, на фронте стало тверже. Опять дали третью тревогу. Пошли в убежище. Сидели два часа. Пришли домой. Через 15 минут началась стрельба и новая тревога, уже четвертая. На этот раз остались дома. В убежище три комнаты. Из них две занимают красноармейцы, а в одной сидят жители дома на сломанных стульях, на листах фанеры, положенных на обрубки столбов, и на полу. Потолок подперт столбами, чтобы не рассыпаться. Состав более или менее определился: несколько старух, мальчики и девицы, играющие в карты с разбитным солдатиком, бородатый дворник, разговорчивый инженер с семьей, молчаливый старичок. Окно заделано кирпичом. За стеной политрук, пользуясь случаем, читает красноармейцам газеты. Зина не ходит в убежище. Это утомляет, так как не знаешь, что делается наверху. В подвале тихо, но иногда доносятся выстрелы.
29 <октября> (скорее 30-е, так как уже второй час ночи)
Сегодня яркий солнечный день, который прошел очень тихо, очевидно, потому что не было облаков и немцы не полетели. Зато к вечеру они себя компенсировали и прорывались до объявления тревоги. Началась стрельба. И недалеко от нас упало две бомбы. Когда я вышел на улицу, упала третья. Я видел по направлению к Леонтьевскому переулку, т.е. справа от нас, огромную вспышку голубовато-багрового пламени и услышал грохот, который был, очевидно, от разрушения какого-то здания и падения камней и земли на железные крыши. Отправился в убежище. Вскоре грохнул еще один близкий взрыв. Таким образом сегодня наш район был в зоне бомбардировки. Сейчас затихло. Я пришел домой, чтобы лечь спать, так как отбой, говорят, дадут лишь утром. Интересно, что по Москве ходил упорный слух, которому многие верили: что немцы в своих листовках обещают не бомбить Москву. Сейчас они разочаровываются. С одной стороны, эти самолеты — хороший признак с точки зрения остановки немецкого наступления. Если бы оно шло хорошо, не было бы смысла восстанавливать против себя общественное мнение. Правительство уехало, заводы эвакуированы. Смысла в бомбежке большого нет. Но если надежды на взятие Москвы испарились, понятна бомбежка. Вчерашняя бомбардировка была тяжелой, на улице Горького бомбы попали в очередь, и убитых увозили на грузовиках. Сегодня я мог уехать с четырехчасовым поездом в Ташкент, но отклонил эту идею. Институт мне сообщил, что Моссовет категорически не дает направления в Саратов, и предложил ехать до Куйбышева, а оттуда пробираться в Саратов. Но этот авантюризм не по моим возможностям. Правда, утомительны бомбардировки. Если они стабилизируются, может быть, возникнет идея поездки в Гороховец, хотя вряд ли. Но все же смерть явно ходит над нашими головами. Любая бомба по игре случая может нас прикончить. Было бы досадно недосмотреть. Сейчас дети и Соня в убежище, а я пришел спать домой. Юлия Ивановна с такой стремительностью спешит в убежище, что два раза падала. Эвакуация идет медленно: сегодняшний поезд — тот, который должен был отойти еще 26-го.
Интересно, что у великих людей всегда создавалась плеяда ярких сподвижников: у Петра — и Брюс, и Боур, и Репнин, у Наполеона — его маршалы, а у Ленина — круг имен, которые сейчас неосмотрительно было бы вспоминать. Это и понятно: великий человек должен хорошо разбираться в людях, не бояться их, благодаря своему превосходству, и ставить их на настоящее место, где они сделают все, что в их возможностях, а они повторяют то же по отношению к своему кругу. Так великий политический деятель как бы омолаживает весь государственный аппарат. Вот почему в том случае, если правительство живет старой традицией, если власть передается по наследству, развивается бюрократизм, бездарность, короче, “Севастопольская война”. Меня огорчает состояние нашего государственного аппарата, с этой точки зрения. Я не знаю ни одного из учреждений, с которыми мне приходилось сталкиваться, где участвовала бы эта молодость, наоборот, произошла какая-то “китаизация” в последние годы.
На фронте, очевидно, затишье: ждут резервов. Немцы бросают смешные листовки: от имени Гитлера сообщается, что он вступает в Москву 1-го, и выражается надежда, что Сталин его не отдаст под суд, если он опоздает минут на 15. Другая обращена к женщинам, роющим окопы: “Московские дамы, не ройте ямы, придут наши танки — раздавят ваши ямки”. С ними, как всегда, неурядица. Приходят на работу, пройдя многие километры, не находят распорядителей, уходят обратно. В “Красной звезде” появилась статья Ильи Эренбурга. Говорят, он уехал 16-го с 18-ю чемоданами. Это тоже признак стабилизации: его возвращение.