В такое позднее время это мог быть всего лишь алкоголь. Сколько я успел выпить? Наверняка больше, чем нужно. В голове звенела знакомая легкость, а зал, где все это и происходило, начинал подергиваться такой своеобразной мутноватой дымкой.

Я заметил тебя сразу же, как только ты вошла. Ты замерла в неуверенности, огляделась и направилась через всю комнату туда, где был выход на небольшую лужайку. И остановилась возле небольшого светящегося камина. Почему ты так сделала? Ну, это был декабрь, довольно холодно, а твое платье — или то, что называлось этим словом — не могло особенно тебя согреть. Это было что-то среднее между кимоно и лабораторным халатом, с рукавами, которые болтались, как крылья мельницы. На моей жене это выглядело бы как странный банный халат, но тебе шло, придавая налет определенной драматичности. Ты казалась женщиной, с которой постоянно что-то происходит.

Я наблюдал за тобой на расстоянии, прихлебывая виски — и то, и другое было этаким неспешным удовольствием. Меня привлекало твое лицо. Этот нос, изгиб бровей, что-то в линии подбородка. У тебя были длинные волосы, но ты убрала их, заколов наверху и открыв прелестную шею. В детстве ты, должно быть, была неловкой и неуклюжей, я почти уверен в этом, но сейчас это прошло. Будь я поэтом, я бы нашел способ описать твое тело, как оно того заслуживало. Но мне на ум приходило только дерево, кипарис, листья которого переливаются в солнечном свете.

Я наблюдал, как ты с непроницаемым лицом смотришь в огонь камина. Задумалась? Скучаешь? Тебя утомило твое окружение? Размышляешь, не поджечь ли тут все вокруг? Какое-то время к тебе никто не подходил, и ты стояла одна среди мельтешащей, меняющейся толпы. Казалось, ни ты не знаешь тут никого, ни тебя никто не знает. Но в таком случае как ты здесь оказалась? Я подошел поближе, но меня окликнули какие-то знакомые. Так трудно не столкнуться с кем-либо, кого знаешь. Тут было много народу, всюду кишели ушлые журналисты и потрепанные писатели. Ладно, это было нечестно и неправда. Это было милое культурное общество; все были давным-давно знакомы между собой и очень гордились своими разветвленными социальными связями и благими намерениями. Я уже не помню, была ли это презентация какой-то книги или что-то в подобном духе. В большей степени, конечно, только повод собраться всем вместе, напиться умеренно дорогим спиртным, посмотреть, кто с кем пришел и кто из новеньких появился на сцене. Их можно было заметить издалека. Они много и часто улыбались, очень старались и говорили что-то типа: «Да, я поэт».

Возможно, ты была подружкой кого-то из этих новеньких, потому что ты не совсем вписывалась. Ты казалась — а я вовсе не склонен к использованию этого слова — какой-то нездешней, неземной. Я вдруг испугался, что ты можешь уйти в тень на краю лужайки и исчезнуть там. Если я сейчас не заговорю с тобой, ты отойдешь от огня, и я тебя потеряю.

Так что я подошел к тебе и спросил, почему ты не встанешь поближе к камину.

— Это бессмысленно.

— Спасти себя от того, чтобы замерзнуть до смерти?

— Возможно. Но ведь согреть, скажем, только руки гораздо хуже, нет? Ну или только — спину? Мне показалось, что ты едва не сказала «задницу», но, возможно, я показался тебе слишком приличным (читай: старым), а ты еще недостаточно выпила. Ну и, конечно, тогда мы еще были не знакомы.

— Я предпочитаю замерзнуть вся.

— Ну или вся согреться.

Не прозвучало ли это дешево? А я еще специально сказал «согреться» вместо «разогреться».

Ты обернулась ко мне.

Твой взгляд упал на мою шею. Я уверен, что ты подумала: «О боже, он носит шейный платок». Я всегда считал, что мне это идет и что в галстуках есть что-то плебейское. Но, возможно, в твоих глазах это выглядело просто устаревшим. Мне немногим больше пятидесяти, но в двадцать с небольшим это кажется чем-то за пределами световых лет.

— Мы знакомы? — спросила ты, уставившись на меня.

Я почти незаметно покачал головой. Вдруг я ясно представил, как обнимаю рукой твою талию, предпочтительно обнаженную. Ужасно непристойно.

— Это платье? — услышал я собственный идиотский вопрос.

Обычно я не таков; ведь все это простая, хорошо отрепетированная рутина, ну разве что другая сторона обычно не бывает такой обезоруживающе юной.

— Я хотел сказать… это потрясающий наряд.

— Спасибо. — Ты подняла руку, и рукав скатился по ней, как волна.