Он молчит, отказывая ей в утешении, ибо она заслуживает кары за все то, в чем отказывала ему.

Он будет любить меня по-прежнему. Я знаю. Его любовь не смутится моим происхождением. Тут он, как и я, ничего поделать не может.

Арк зачал меня, но мой истинный отец дает мне пищу, одежду и кров. Он чинит нашу тростниковую крышу, наши глинобитные стены. Суровыми ночами он встает, чтобы подбросить полено в огонь и плотнее укутать меня мехом. Он берет меня за руку, гладит по волосам, целует в лоб с нежностью, чуждой большинству мужчин. Ради меня он обнажает кинжал против друида, не страшась последствий подобного действа.

Матушка хватает меня в охапку, прижимает к себе. Она содрогается от рыданий, прерываясь лишь для того, чтобы осыпать поцелуями мои волосы, мои сухие щеки. Хмара и Старец тянутся ко мне, к ней, словно она не изгнана, словно остается одной из нас. Она не разжимает объятий, не перестает рыдать. Я стою, прижав руки к бокам.

Внезапно я чувствую металлический привкус во рту, за которым следует белая вспышка, и я вижу мать, огибающую пшеничное поле. Ее руки поднимаются к шее, к амулету, покоящемуся в ямке на шее: серебряный крест Матери-Земли, тонкая, восхитительная работа, предназначенная покорить равнодушное сердце.

Затем я возвращаюсь и вновь ощущаю себя пленницей в ее объятиях. Вдыхая ее знакомый запах, я расслабляю напрягшиеся руки. Но то видение — скорее мгновение из прошлого, нежели из грядущих дней, — появилось для того, чтобы напомнить мне о ее первой лжи: тогда, давным-давно, на празднике Очищения, она сказала, что бросила амулет в болото, принеся жертву Матери-Земле. И может быть, та ложь не была первой.

— Изыди, прелюбодейка! — изрыгает Лис. — Изыди из этих мест, где чтят наши священные традиции! Изыди с Черного озера!

Но она по-прежнему не разнимает рук, пока я не начинаю извиваться и не выворачиваюсь из ее объятий. Некоторое время она потерянно стоит, затем тянет ко мне руку. Я думаю о своем проклятии, о всех тех днях, что провела в раздумьях о его источнике. Мы так похожи с матушкой, и она так легко принимала на веру необъяснимое. Может быть, она не понаслышке знает о прорицаниях? Когда я думала об отце, о его работе, мне казалось, что некоторые вещи создаются с помощью высшей силы. Вот ведь простота! В моем проклятии виновато не что иное, как темнота, неверность, мать, цепляющаяся за то, чего нам не дано найти в этом мире.

Я отшатываюсь от ее вытянутой руки.

Мать, спотыкаясь, бредет к тропе, спотыкается еще три раза, и вот я уже не различаю мелькания ее синего платья среди деревьев. Сердце у меня бьется ровно, спокойно, как будто я наблюдаю все со стороны, как будто грядущее невозможно, как и происходящее сейчас.

В следующий момент я вижу, как Пастух подхватывает двух своих младших детей, а Вторая Вдова — одного из сыновей, словно они готовятся бежать из рощи. Затем я замечаю нечто странное: пошатывающуюся лисицу, ее шевелящиеся уши, белое горло, поджатый пушистый хвост. И тут я понимаю, почему с ее дороги убирают детей: круглые зрачки горящих желтых глаз зверя сильно расширены.

По привычке я оглядываюсь в поисках матери, чтобы спросить, что она думает о появлении больной твари. Но, разумеется, матери здесь нет, и я понимаю, что еще долгие годы буду оглядываться — и не находить ее заботливого лица. У меня подкашиваются ноги.

Лисица двигается кругами, затем падает на бок, вытянувшись, растопырив пальцы лап — они трясутся и дергаются, а задняя судорожно скребет острое ребро валуна, пока зверь не затихает. В этот момент я понимаю, что она полакомилась из ямы, куда я вчера опорожнила жертвенный сосуд с содержимым серебряного кубка: медовухой с семенами белены.

Сородичи вдруг вспоминают, для чего нас здесь собрали, вспоминают о принесенных в рощу собственных страхах. Страх, приумноженный распоряжением о человеческой жертве, затем на короткое время отпустивший из-за красновато-пурпурного полумесяца и лисицы, — возвращается с новой силой. Если не я, то кто?

Отец наклоняется, поднимает лисицу за хвост.

— Сперва мы узнали, что Хромуша не… — Голос у него срывается, он смолкает. Бросает лисицу на алтарь. — Затем лиса, пришедшая в рощу, испускает дух.

Он глядит на друида, и я понимаю: лисица, издохшая в священном месте, — это знамение.

Отец не спускает глаз с Лиса, пока до того не доходит смысл сказанного. А потом, словно загорающиеся друг от друга лучины, деревенские один за другим улавливают смысл слов отца и распрямляют плечи.

Плотник вытаскивает из-за пояса кинжал — еще один, пронесенный тайком.

— Мы ждем твоего пророчества, — говорит он, наставляя клинок на друида. — Растолкуй нам, что означает издохшая лиса.