Он замолкает, хмурится, показывая, как мы ему отвратительны, и все вздрагивают, отступают на шаг.

— Но боги милосердны, — продолжает Лис. — Они нашептали моим собратьям, как вернуть нас на путь истины. Мы заслужим их благоволение, а затем на поле боя избавимся от заразы, из-за которой столь низко пали.

Лис знает мое предсказание и все же продолжает талдычить о своем. Уже целый год мелкие обиды соплеменников подпитывались друидами, которые раздували ветерок в ураган. Встанет ли хоть один жрец на пути этого урагана, этой кипящей своры воспламененных сородичей? Насколько же легче жить по-прежнему, закрыв глаза и заткнув уши, нежели сражаться с бурей, посеянной самими друидами. Полагаю, что прежде их слова были взвешенными, искренними. Но с каждым разом история нашего порабощения все глубже врезалась в сознание рассказчиков, и они все больше проникались мыслью об освобождении Британии. И пытаться остановить эту бурю столь же немыслимо, как вылупившемуся цыпленку влезть обратно в скорлупу.

— Кровью, которая окропит сей алтарь, — говорит Лис, — мы омоем наши растленные души и заслужим благоволение богов.

Но никто не кивает, не поддерживает его. Люди напуганы упоминанием пролитой крови — ведь в роще нет овцы.

— В таких случаях, как этот, когда положение тяжелое и мы так низко пали, от нас требуется значимая жертва, которая повлияет на исход всего дела. Тут мало кабана с кривым копытом. И даже матки, всякий раз приносящей двойню.

Я перевожу взгляд с Охотника на Дубильщика, с Дубильщика на Плотника, со стиснутых челюстей на сжатые губы, суженные глаза. Рука отца ложится на бедро.

— В этот день, — вещает Лис, — жертва будет драгоценной.

Отец хватается за кинжал, и я чувствую, как зашевелились остальные, как напряглись тела сородичей.

— Боги требуют первенца вашего первого человека! — провозглашает Лис.

Головы поворачиваются в нашу сторону. Орудуя молотом, несмотря на больное плечо, и снискав расположение друида, отец сделался первым человеком на Черном озере. Если бы я смогла прочесть его мысли прямо сейчас, наверняка увидела бы алую вспышку гнева, ощутила бы пронзительный свист ненависти и вдобавок — указующий перст вины: мысль, что он сам не без греха. Отец выхватывает кинжал и без малейшей дрожи сомнения выставляет его перед собой, обеими руками держа рукоять. Сверкающий клинок рассекает воздух.

— Дитя не станет расплачиваться за честолюбивые помыслы отца.

В блестящих глазах матери ужас. Она открывает и закрывает рот, как рыба, глотающая воздух.

Убей его… — шепчу я.

Сородичи расступаются перед своим первым человеком, расчищая путь к алтарю, у дальнего конца которого стоит Лис.

Мать бросается вперед с воплем:

— Стой, стой!

Она хватает отца за пояс, вцепляется в него со всей силой, удерживает на земле, поросшей осклизлым мхом.

— Он хочет убить нашу дочь! — кричит отец, хотя мать не может этого не понимать.

Он выворачивается, пытаясь высвободиться, но матушка по-прежнему цепляется за него.