Ньеман, а за ним и Деснос машинально придвинулись к столу, чтобы рассмотреть записки специалиста, так внезапно приобретшие совсем иное значение. Сейчас они оба напоминали пиратов, склонившихся над картой острова сокровищ.
— И вот мой вывод, — заключил Лехман назидательным тоном. — И верхняя, и нижняя росписи были созданы одновременно. Вероятнее всего, в начале двадцатого века. Наш фальсификатор сначала написал библейские сцены бедствий, давая волю своему воображению и стилю, но при этом старательно придерживаясь канонов позднего Средневековья. Затем скрыл их под слоем известки, шпаклевки и штукатурки. А дальше написал сверху новые фрески, намеренно неумело, используя, как он думал, стиль и пигменты восемнадцатого века.
Наступило молчание. Ньеман достал мобильник и снова устремил взгляд на изображения. «Официальные» — с наивными сценами Рождества, святым Христофором и проповедью птицам. И скрытые — с Адамом и Евой, Вавилонской башней и четырьмя всадниками Апокалипсиса…
— Вы знаете историю анабаптистов? — спросил Лехман.
— Да, кое-что знаю.
— В начале прошлого века в их секте появился один любопытный персонаж.
— Отто Ланц?
— Вот именно. Это был единственный иностранец, принятый Посланниками.
Ньеман знал еще одного — Поля Парида, но сейчас было не время вспоминать об этом бродяге.
— Так вот, Ланц был живописцем, — продолжал реставратор. — Я разыскал кое-что из его немногих известных работ. Все тот же потусторонний взгляд на мир, та же экспрессия Средневековья, но с налетом диссонансов двадцатого века.
— А даты создания совпадают с его появлением в Обители?
— Да. В общем, это двадцатые годы прошлого века.
Ньеман понимал, что теперь ему придется вновь обратиться к истории жизни Отто Ланца. Он помнил, что этот человек оказал большое влияние на секту. Что именно он оставил анабаптистам свое послание на сводах часовни Святого Амвросия. Нет, больше чем послание — приказ, кредо…
— Посланники купили часовню в начале двадцатого века, — продолжал Лехман. — Ланц заперся в ней и начал писать свои бредовые картины, а потом закамуфлировал их под другими. Вы спросите, к чему такие сложности? Этого никто уже не узнает.
Ньеман подумал: вот именно, и теперь его долг — выяснить причину.
— Я оставлю вам заключение?
— Да, конечно.
Лехман встал, распрямив долговязое тело, словно корсар, выдвинувший свою подзорную трубу, и направился к двери. Майор машинально поднялся тоже и проводил его до выхода, тогда как Деснос, не сказав ни слова, занялась повседневными делами.
После отъезда реставратора Ньеман задержался на стоянке, приводя в порядок мысли. Не нужно было кончать Школу Лувра, чтобы догадаться: самыми важными являются «скрытые» фрески — «фальшивые подлинники» Средневековья, написанные на сводах часовни с неистовой страстью подлинного мастера. Их нужно было расшифровать. И для этого ему требовался эксперт, собаку съевший на католической иконографии. Ньеман мучительно раздумывал, где такого взять, как вдруг завибрировал его мобильник.