Мало того что подобный уголь никак не мог оказаться среди обломков — Циммерман даже не дал себе труда описать этот кусок. Вот уж, поистине, дальше ехать некуда!
— Так почему же Циммерман не упомянул об этом?
— Потому что ему на все плевать — он уходит на пенсию. И вдобавок он не судмедэксперт.
— Ты можешь что-нибудь добавить по этому вскрытию?
— Ничего. Если не считать этого куска угля, все тело превратилось в кашу из плоти и костей, раздавленное несколькими тоннами обломков.
— Спасибо, Ибрагим.
Ньеман проанализировал новую информацию: он прямо воочию видел у себя в руке этот кусок угля. Ритуал, к которому прибег убийца, приобретал теперь новое значение: он был спланирован заранее. В Святом Амвросии не было и намека на уголь, каменный или древесный, или на другое топливо. Убийца принес его с собой для этой мрачной мизансцены.
А может, подобный ритуал был делом рук Посланников, перед тем как погрести тело под обломками? Нет, вряд ли. Чем дольше Ньеман размышлял над этим, тем больше он склонялся к сценарию в трех частях:
1. Схватка между Полем Паридом и Самуэлем.
2. Убийство анабаптиста неким неизвестным.
3. Намеренное обрушение свода Посланниками.
Но вот кусок древесного угля… Он не знал, куда поместить этот новый элемент, но смутно подозревал связь между ним и угольно-черными ликами скрытых фресок, обнаруженных в часовне Святого Амвросия.
Так кто же сгорел здесь несколькими веками раньше?
44
Ивана проползла под колючей проволокой изгороди и направилась к подлеску, чтобы наконец-то спрятать смартфон. Вечер прошел как обычно: душ, переодевание и ужин, где она ела за четверых. Чтобы побороть усталость и вместе с тем подавить обуревавший ее смутный гнев.
Короткий урок Рашель стоял у нее поперек горла. Ей пришлось стерпеть высокомерие молодой женщины и выдать себя за журналистку, а эту профессию она глубоко презирала. Но куда хуже было сознание, что она оказалась в тупике. Рашель больше с ней не разговаривала, и у нее не было никаких шансов сблизиться еще с кем-то из Посланников до конца сбора урожая. Ее бывшая подруга наверняка предупредила старшин — Якоба и его приближенных, — и теперь они глаз с нее не спустят. Просто чудо, что ей удалось сбежать сегодня вечером.
За ужином Ивана ни с кем не говорила. Она думала о Марселе. «Нет в мире одного — и мир весь опустел»[84]. Кто это сказал — Ламартин, Шатобриан или еще кто-то? Она сознавала, что он был для нее не просто товарищем по работе. Она почуяла в нем брата по несчастью, маргинала в поисках приюта, знавшего, как и она, только один путь — бегство вперед, без оглядки.
Рашель ей солгала. Марсель не мог удрать вот так, на следующий день после ночной гонки с преследованием, не сказав ей ни слова. Скорее всего, он просто не вернулся в лагерь с их ночного рейда. Возможно, его поймали и где-то заперли. Правда, Ивана не очень-то верила в такой исход: да, Посланники держали серьезную охрану, но были прежде всего мирными виноградарями. Она не могла представить их в роли палачей или похитителей. А главное, у них не было никакого повода задерживать Марселя. Что такого компрометирующего он мог увидеть, чего не увидела она сама?! Предположим, они обнаружили собранную по кусочкам фреску в глубине Хранилища, — ну и что? Она не представляла никакого интереса…
Ивана уже подходила к темной кромке подлеска. Заиндевевшая трава у нее под ногами похрустывала, словно корочка крем-брюле. Окружающий пейзаж, убеленный инеем, преобразился: казалось, древесные стволы, ветви и кусты поразила ледяная молния.
Ивана долго пробиралась вперед через колючие заросли, обдирая кожу о сучья, и не видела конца пути. Она уже совсем было отчаялась, как вдруг набрела на свой дуб. Черный, похожий на мраморную колонну, местами изъеденную лишайником, он показался девушке надежным убежищем, волшебно преобразившим ночную тьму.