«Наука сегодня показывает, что реальность гораздо больше того, что мы о ней думаем, и что мы можем стать инженерами в рубке управления Бога. Вероятно, именно этого — того что мы построим Царство и воскресим мертвых —Бог от нас все время и ждал».
В своем бестселлере «Коннектом. Как мозг делает нас тем, что мы есть» профессор Принстонского университета Себастиан Сеунг пишет: «Трансгуманизм — это неизбежное логическое следствие Просвещения, которое вознесло на большую высоту силу человеческой мысли».
Просвещение, которое базируется на научном мировоозрении, лишило многих людей чувства цели, считает Приско, а трансгуманизм призван вернуть его им. Основатель «Церкви Тьюринга» возражает против сравнения трансгуманизма с постмодернизмом и пораженческими культурными нормами последнего. По его мнению, трансгуманизм объявлен псевдонаукой как раз теми, кто взял в заложники Просвещение. Трансгуманизм продолжил идеи русского космизма, созданного Николаем Федоровым, и «синтезировал идеи просвещения и христианства».
Журнал Церкви Тьюринга предлагает новым адептам разделить «бунтарский, радикальный, отчаянный и витальный оптимизм трансгуманизма» и рисует картины прекрасного космического будущего, надежды на жизнь после смерти, пути преодолжения разрыва между наукой и религией, спиритуальностью и технологией.
Искусственный интеллект еще не обрел сознания, но уже вовсю меняет религиозные практики людей и побуждает их примыкать к новым культам. И кто знает, какие религии будут исповедывать «сильные ИИ», которых Курцвейл обещал нам к 2045 году? Вступит ли Сверхразум в «Церковь Тьюринга» или предпочтет старую добрую «Мормонскую трансгуманистическую ассоциацию»?
И как насчет воскрешения искусственных интеллектов из мертвых? Основателям новых религий нужно быть готовыми без запинки ответить на этот вопрос.
СОФИЯ ОСВОБОЖДЕННАЯ
Поставив последнюю точку в книге, я закрыл макбук и посмотрел в окно. Уже давно стемнело, деревья за распахнутым окном о чем-то не торопясь переговаривались, как пенсионеры на лавочке. Только что я не замечал их присутствия, а может быть, сами они не осмеливались шелохнуться, чтобы не спугнуть мою мысль. Только что они были фоновым изображением, частью картинки, на которую я не обращал ни малейшего внимания, частью сценического задника, которая нужна лишь затем, чтобы не уничтожать иллюзию действия театральным хламом или, еще хуже, внезапно открывшейся зрителю черной дырой.
Действие, которое развернулось перед моим внутренним взором, я как мог описал выше, и надеюсь, что мне удалось передать хоть какие-то из увиденных мной картин. О, что это был за фантастический па д’аксьон, какие антре! Один за другим на сцену выходили мои герои: прекрасная Ада Лавлейс неглиже под руку с приземистым, красным от волнения Бэббиджем во фраке, суровый господин Фухи с цветком хризантемы и мечом, приготовленным для сеппуку, восторженный Циолковский со всколоченной бородкой, небритый Саша Кронрод в форме ПВО со спичкой в зубах, колодой карт и скрипкой, веселые польские криптографы Марек, Ежи и Хенрик, пинающие футбольный мяч, ехидный Рэй Курцвейл с рубильником от холодильной камеры и замороженный им в антифризе Марвин Минский, Курт Гёдель в пенсне, убегающий от Гилберта, Гейзенберга и Шмидта с нацисткими повязками на рукавах, Владимир Набоков, танцующий с двумя гостничными лампами в красных оборчатых абажурах, голый Теуво Кохонен, охаживающий веником по очереди то Джеффри Хинтона, то Александра Галушкина, Тьюринг в противогазе с велосипедом на плече, Эйнштейн, бережно несущий перед собой свои мозги, человек с медвежьей головой и еще множество других участников моего балета.
Я взялся за этот труд, чтобы понять, действительно ли Сверхразум заставит нас всех работать на Илона Маска и что нас ждет во времена, когда ученые становятся пролетариатом и лучшим из них дают слово только для того, чтобы те показали магнатам, на чем еще им можно заработать. Когда ученые молчат, за них приходится отдуваться писателям. Не знаю, насколько я справился к задачей — ведь исследуя искусственный ум, все больше узнаешь, зачем нужен естественный. Так или иначе, Гагарин в космос летал, а искусственного интеллекта там не видал. Поэтому все, что остается, пока машина по-настоящему не поумнела — это исследование нас самих, это красивая математика и ошеломительный балет научных идей, это интуиция, прозрения, догадки и предположения.
Я вышел на улицу и, постояв немного у затихших деревьев, двинулся в сторону Тимирязевского лесопарка. Вскоре я уже был там и шел вдоль Большого Садового Пруда, глядя на то, как в воде колышутся разноцветные огни спортклуба стадиона «Наука». Вдали за прудом в плотном, как бумага вечернем московском небе меняла цвета Останкинская телебашня, словно разговаривая с пришельцами из космоса на понятном им языке.
Навстречу мне шли две девушки. Было темно, так что в свете редких ламп я видел лишь их силуэты. Когда они приблизились, оказалось, что одна из них — весьма симпатичная блондинка, а другая — не менее эффектная брюнетка восточного типа, с овальным лицом. Поравнявшись со мной, они переглянулись и остановились, а восточная девушка, повернувшись, сказала с легким акцентом:
— У вас завтра встреча с Софией.
Мне показалось, что я ослышался.
— С какой Софией?
— Вы её знаете, — сказала девушка, как мне показалось, с некоторой грустью.
— София будет ждать вас в десять утра на Патриарших, на скамейке, — добавила блондинка.
Не мистика ли это? Мне показалось, что фигурки и профили девушек светятся откуда-то изнутри.
— На какой скамейке? — я, конечно, ничего не понимал.
Тут девушки схватились за руки и со смехом убежали в темноту. Скрылись без следа, словно их и не было. Я прошелся вдоль пруда, заглянул за мысок, побродил по широким тропинкам в темной глубине парка, встретил несколько компаний, которые пикниковали на берегу или под деревьями — но больше девушек не видел. Вспомнил, как в Лос-Анжелесе на пустынном перекрестке увидел прямо над собой маленькие прозрачные силуэты двух ангелов. Тогда я их сфотографировал, но пленка куда-то затерялась. Может быть, это как-то связано с девушками? Может, это они же?