К Данте, в «Пире», ближе св. Франциска «почти божественный дух» Аристотеля, ingegno quasi divino». – «Жизни нашей учитель есть Аристотель»[22]. Если так, кто же Христос? «Я есмь путь и истина и жизнь», – кажется иногда, что это мог бы сказать в «Пире» Аристотель, а не Христос. Мнение Аристотеля для Данте – «как бы вселенское, католическое учение Церкви, „quasi cattolica opinione“[23]. Если оно не выше Евангелия, то рядом с ним[24]. К „Аду“ и здесь ближе „Пир“, чем это кажется на первый взгляд. Внутреннее зодчество „Ада“ – усиление казней по нисходящим кругам – соответствует не Нагорной проповеди, а „Этике“ Аристотеля. Очень знаменательна в устах Виргилия ссылка на Аристотелеву – Дантову „Этику“:

Не только, впрочем, у грешного Данте, но и у святого Фомы Аквинского, великого столпа католической Церкви, – тот же уклон мысли – от Христа к Аристотелю[26]. Здесь, может быть, отшатнулся бы св. Франциск Ассизский и от св. Фомы, с таким же ужасом, как от грешного Данте.

Сторожу земного рая в Чистилище, самоубийце Катону, говорит Виргилий о Данте:

Вечно будет людям памятна «жертва несказанная суровейшего подвижника свободы, Марка Катона... Чтобы в мире зажечь к ней любовь, он лучше хотел умереть, чем жить рабом»[28]. – «О, святейший дух Катона! кто посмел бы о тебе говорить?»[29] – «В ком из людей образ Божий явлен больше, чем в Катоне?» – скажет Данте, в «Пире», забыв о христианских святых и подвижниках так, как будто никогда никакого христианства и на свете не было.

Первого учителя безбожного и богопротивного знания, Аверроэса, обличавшего «Трех Обманщиков», Моисея, Христа, Магомета[30] и «лаявшего на Господа, как бешеный пес»[31], Данте увидит, вместе с Орфеем, Эмпедоклом, Сократом, Сенекой и другими великими учителями древности, в ясной области Лимбов, Элизиуме святых язычников:

Церковью осужденный за ересь ученик Аверроэса – Антихриста, теолог Сигер Брабантский (1226—1284), начал первый учить в Париже, на улице Соломы, близ Сорбонны, где Данте мог слышать его, – о двух несоединимо-параллельных путях Веры и Знания, доказывая в блестящей игре силлогизмов, что бытие Бога, загробную жизнь, Искупление и прочие святейшие истины веры он вынужден принять, как христианин, но должен отвергнуть, как философ[33]. Данте увидит его в четвертом небе Солнца, в сонме великих учителей Церкви, рядом с обличавшим его в ереси, св. Фомой Аквинским; тот на него Данте и укажет:

В той же игре силлогизмов не менее искусный игрок, «один из черных херувимов», мог бы напомнить Сигеру и ученику его, Данте:

Наша природа человеческая в корне зла, потому что искажена первородным грехом, – учит св. Августин. «Наша природа человеческая в корне добра, la nostra buona natura», – учит, вместе с ересиархом Пелагием, злейшим врагом Августина, Данте в «Пире», где как будто нет вовсе ни первородного греха, ни ада, ни дьявола, а следовательно, как будто нет и Искупления[36]. Вся природа, не только человеческая, но и стихийная, – такая же «Милосердная Дама», Donna pietosa, для Данте, как и наука о природе, философия. Только в «Чистилище» превратится эта «Милосердная Дама» в беспощадную, «Каменную», Donna pietrosa, – в «древнюю ведьму», Сирену-обманщицу:

Беатриче – Вера, обличительница ложного Знания, —

В благоуханиях Пира уснул, – проснулся от смрада в Аду.

«Тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь» учит Евангелие (Лк. 17, 14); путь пространен и врата широки – учит Пир. Кажется иногда, что Данте хочет здесь, освободившись от ада и чистилища, прямо войти в Рай Земной, о Рае Небесном вовсе не думая.

«В зрелом возрасте „человек должен раскрыться, как благоухающая роза“[38], а „в старости благословить пройденный путь... Смерть наша да будет безгорестна... Как спелое яблоко падает с ветки само, не будучи сорвано... так душа должна отделиться от тела безболезненно“[39].

Dies irae, dies ilia – этого грозного напоминания Данте не слышит, на светлом Пире Знания, – услышит в темном аду Веры.

Что вкушается на пире, – «ангельский хлеб», или амброзия Олимпийских богов, или огненная пища титанов, или то волшебное, на кухне ведьм приготовленное снадобье, которое даст или не даст Фаусту, человеку и всему человечеству, вечную молодость, – это решит будущее; а пока ясно одно, – что начатый у Данте «пир» до наших дней продолжается, и что если бы довести до конца то, что соблазняет Данте в «похоти знания»: «будете, как боги», – то этим концом была бы наша воля к познанию, как «воля к могуществу». – «Духом божеской, титанической гордости возвеличится человек... и явится Человекобог. Ежечасно побеждая, уже без границ, всю природу волею своею и наукою, человек... будет ощущать наслаждение столь высокое, что оно заменит ему все прежние упования наслаждений небесных», – предскажет этот желанный или страшный конец веселого Дантова пира Достоевский[40]; а за пятнадцать веков до него св. Августин уже предсказал: «Чем я хотел уподобиться Тебе, Господи, хотя бы превратно? Не тем ли, что мне было сладко преступать закон... и, будучи рабом, казаться свободным... в темном подобии всемогущества Божия, tenebrosa omnipotentiae similitudine?»[41]

Кажется, и Данте иногда предчувствует, какой бедой может окончиться Пир. Сколько бы ни убеждал он себя, ни обманывал, что Параллели вместо Креста, – два рядом идущих, несоединимых пути, Вера и Знание, – не зло, а добро, установленный Богом закон, – в этом разделении, раздирании души между двумя правдами, двумя целями, земной и небесной, – вечная мука его – внутренний ад: «мука эта была для меня так тяжела, что я не мог ее вынести»[42].

Кажется, он и сам иногда понимает, что слишком удобная «двойная бухгалтерия» – двоеволие, двоедушие, – «служение двум господам», есть «низость», vilta. «Сердце мое соглашалось на это... но, согласившись, говорило: „Боже мой, что это за низкая мысль!“[43]

Может быть, Данте чувствует себя, в иные минуты, одним из тех «малодушных», ignavi, не сделавших выбора между Богом и диаволом, которые казнятся в преддверии ада, хотя и легчайшей, но презреннейшей казнью.

Может быть, в такие минуты мука Данте, тягчайшая, – самопрезренье.

«О, какие это были муки моего рождающего сердца, какие вопли. Боже мой!.. Этого никто не знает, кроме Тебя», – мог бы сказать и Данте, как св. Августин. – «Я искал Тебя, Господи, как только мог; я хотел понять веру мою... и очень устал»... – «Боже мой, единственная надежда моя, услышь меня, не дай мне изнемочь в поисках моих, от усталости и отчаяния... дай силу искать Тебя до конца. Ты один видишь силу и немощь мою; исцели немощь, укрепи силу. Ты один видишь знание мое и неведение... Я стучусь, – отвори! Дай мне знать Тебя и любить!»[45]

Если так молился Данте вместе с Августином, то, может быть, и его молитва исполнилась. Тем же чудом небесно-земной любви спасся он и здесь, в земном аду, как там, в подземном.