Сообразно двум целям, которые поставил Бог человеку, «нужны ему и две власти: власть Верховного Первосвященника, ведущая людей, согласно с Откровением (верой), к вечному блаженству, и власть Императора, ведущая их, согласно с философией (знанием), к счастью земному»[9]. Главное здесь то, что целей две, и путей, к ним идущих рядом, но несоединимых, как две параллельные линии, – тоже два. Он, Распятый на кресте, скрестил два пути, «сделав из Двух Одно и разрушив стоявшую между ними преграду», – говорит Павел. «Нет, не сделал, не разрушил», – отвечает Данте, а если не отвечает, то, может быть, только оттого, что недодумывает или недоговаривает мысли своей до конца. Не потому ли два равно бесконечных и противоположных Начала, Божеское и человеческое, Вера и Знание, Церковь и Государство, – так несоединимы на земле, что и на небе господствуют те же два Начала, два Бога, как учат новые манихеи – катары, именно здесь, в Ломбардии, где, вероятно, и пишется «Монархия»?

Светская власть должна подчиняться власти церковной, потому что происходит от нее; «император и папа – два неравных светильника, меньший и больший, luminare majus et luminare minus; тот заимствует свет от этого, как луна – от солнца», – так учит Церковь и школа-схоластика Средних веков[10]. Нет, римский Император и римский Первосвященник – два светильника равных, или некогда были и будут равными, – учит Данте.

власть императора ослаблена или уничтожена властью папы.

Чтоб Церковь поднять из грязи, надо снова разделить две смешанные власти, светскую и церковную, потому что «сам Христос, перед лицом Пилата, отрекся от власти земной: „Царство Мое не от мира сего“[12]. „Основание Церкви – Христос... а основание Империи – закон человеческий“[13]. – Римский Первосвященник, „наследник Петра, – может разрешать и связывать все... кроме законов государственных“[14]. – „Римская Империя уже имела всю свою власть в то время, когда еще не было Церкви... Следовательно, земная власть императора исходит, без всякого посредства, из самого источника всякой власти“ – Бога[15]. – „Против этой истины восстают и Верховный Первосвященник, и все пастыри стада Христова... одушевляемые, может быть, не гордыней, а истинной ревностью о Церкви“. – «Но мы должны слушаться их не так, как Христа, а лишь как Петра»[16]. Это значит: если Церковь хочет подчинить себе Государство, то мы не должны ее слушаться вовсе. Эта мысль о возможном непослушании Церкви, будучи доведена до конца, сделается началом Преобразования в Церкви Реформации и могла бы сделаться началом Переворота, Революции.

Два пути, Божеский и человеческий, церковный и государственный – две параллельные, некогда прямые, а потом искривившиеся линии; надо снова их выпрямить. Это и делает или хочет сделать Данте в «Монархии».

Два Бога на небе. Две святыни на земле – Римская Церковь и Римская Империя: так можно бы договорить или додумать главную мысль «Монархии». Та же мысль и в «Пире»: римляне – «святой народ... избранный Богом». Сила его не в силе, а в ведущем его, «Божественном Промысле»[17]. Лучшие граждане Рима, от Брута старшего до Цезаря, «не людям, а богам подобные, возвеличили Рим не человеческой любовью, а божественной, что не могло быть... иначе, как по наитию Свыше и для особой, Богом самим поставленной цели» – спасения мира[18].

говорит Иисус. – «Спасение от римлян», – говорит Данте.

Начатая в «Пире» мысль о «святости» Рима продолжается в «Монархии». Сам Христос освятил Римскую Империю, пожелав в ней родиться и умереть. «Сделавшись человеком, Сын Божий записан был, как человек, в единственную перепись всего человеческого рода, бывшую во дни Кесаря Августа»[19]. Римскую Империю освятил Христос и смертью своей: «грех Адама не был бы (справедливо) казнен, если бы Римская Империя не была законною... ибо должно было Христу пострадать, по приговору того, кто имел право судить весь человеческий род, чтобы он весь был казнен во Христе. Но Кесарь Тиберий, чьим наместником был Пилат (судивший Христа), не мог быть законным судьею всего человеческого рода, если бы Римская Империя не была законною»[20].

Так освящается «народ Божий», римляне, гнуснейшим из всех на земле совершенных злодеяний – убийством Сына Божия. Вот когда «черный херувим» мог бы напомнить слишком искусному логику, Данте:

Римский орел – не менее «святое знамение», sacrosancto segno, чем Крест[22].

Данте увидит в раю, в шестом небе Юпитера, бесчисленные, рдеющие, подобно рубинам, искры – души святых, не только христиан, но и язычников, образующие тело Римского Орла:

Знамение Сына – Крест; знамение Духа – Орел. Если Данте, устами Апостола Иакова, называет Бога «Императором», то потому, что для него Римская Империя «божественна»[24].

«Что мятутся народы, и племена замышляют тщетное? Восстают цари земные... против Господа и Помазанника (Христа) Его» (Пс. 2, 1) – сказано о Царе Небесном и «можно бы сказать о царе земном», Римском Императоре[25]. «Взял на Себя наши немощи и понес наши болезни», – возвещает Римского Императора, Генриха VII, после Христа, post Christum, пророк Исайя[26]. – «Се, Агнец Божий, взявший на Себя грех мира», – возвещает и Данте все того же Генриха[27]. А райская Сибилла, Беатриче, в пророческом видении о судьбах Церкви, возвещает нового «посланника Божия», messo di Dio, таинственного «Вождя», Dux, спасителя мира[28]. Если для Данте уже и бывший император Генрих, не спасший ни Римской Церкви, ни Римской Империи, подобен Христу, то тем более этот будущий, которому суждено их спасти.

Два Бога на небе – два Христа на земле: Иисус и Римский Император; Тот земную власть отверг, а этот – принял; Тот ведет людей к раю небесному, а этот – к земному. Помнит ли Данте слово Господне:

Знает ли Данте, что этот иной – Антихрист? Кажется иногда, что он его не знает и не видит вовсе; что здесь как бы слепая точка в глазу Данте. Очень знаменательно, что самое слово «Антихрист» ни разу во всех книгах Данте не встречается. В том мире, в аду, – Сатана, а в этом – Антихрист отсутствует, или остается невидимым. Это тем удивительнее, что сам Данте – как бы «человек из Апокалипсиса» – из тех времен, когда суждено явиться «иному Христу», Антихристу: «мы находимся уже в конце времен»[29].

«Я полагаю, что достиг цели моей, – заключает Данте „Монархию“. – Найдены ответы на три поставленных вопроса; первый: нужна ли монархия для блага мира? второй: законна ли была Римская Империя? и третий: прямо ли от Бога происходит власть Императора или через посредство человека (папы)?.. Но ответ на этот последний вопрос не должно понимать так узко, что Римский Император не подчинен Римскому Первосвященнику ни в чем, in aliquo non subjaceat, ибо счастие временное, каким-то образом, quodam modo, подчинено блаженству вечному. Да почтит же Кесарь Петра, как первородный сын чтит отца своего, дабы, просвещаемый его благодатью отеческой, светлее озарял он весь мир, над которым он поставлен Тем, Кто правит вечным и временным»[30].

Как же Данте не видит, что таким заключением книги он разрушает все, что в ней построил, и доказывает обратное тому, что хотел доказать? Прав Гегель: «Соотношение Кесаря и Папы... остается здесь совершенно неопределенным»[31].

Власть Кесаря подчинена ли власти Первосвященника в чем-либо, – на этот вопрос отвечает вся книга: «Ни в чем», а конец ее утверждает обратное: «В чем-то подчинена». Соединимы ли две цели, поставленные Богом человеку, – временное счастье, рай земной, и блаженство вечное, рай небесный? Два противоречивых ответа и на этот вопрос: «Несоединимы», – отвечает вся книга; «Соединимы», – отвечает ее конец: «Временное счастье подчинено, каким-то образом, блаженству вечному». Но если так, то два пути к двум целям пересекаются там, где одна из целей подчинена другой.

Может ли такой умный человек, как Данте, не видеть этого противоречья? А если он видит его, то почему же терпит?