VIII

КРЕСТ И ПАРАЛЛЕЛИ

«Верую в Три Лица вечных; верую, что сущность Их едина и троична», – отвечает Данте на вопрос Апостола Петра, во что он верует[1]. Так для Данте в раю, в «небе Неподвижных Звезд», внешнем и внутреннем, – в последней глубине и высоте его существа, но не так на земле. В воле его бессознательной, в «душе ночной», господствует число божественное – Три: Отец, Сын и Дух; а в воле сознательной, в «душе дневной», – число человеческое или демоническое – Два: Сын и Отец, несоединенные, несоединимые в Духе. Три – «во сне» («есть то, чего нельзя постигнуть умом и что мы познаем только чувством, как бы во сне»), а наяву – Два. «Три свидетельствуют на небе» (I Ио. 5, 7), а на земле – Два.

Тысячелетняя, от III века до Дантова, XIII-го, ересь Манеса – религиозный опыт двух равно бесконечных и противоположных, несоединенных Начал, Бога и Противобога, есть крайняя антитеза христианского опыта Трех, соединяющего два Начала в Третьем, – Отца и Сына в Духе.

В «небе Неподвижных Звезд», – в последней глубине и высоте своей, Данте – христианин, потому что вне христианства, вне Евангелия, нельзя исповедать Троицы.

скажет он Апостолу Петру все в том же исповедании. В воле своей бессознательной, в «ночной душе», «как бы во сне», Данте – христианин совершенный, а наяву, в «дневной душе», в сознании, – полухристианин, полуманихей, так же, как св. Августин, до своего обращения. «Горе мне, горе, по каким крутизнам нисходил я в преисподнюю!» – в ад, – мог бы сказать и Данте, вместе с Августином[3].

говорит он, уже возносясь в восьмое «небо Неподвижных Звезд»[4]. Главный грех его – этот: Два вместо Трех.

В рай восходит он из ада подземного, под знаком Трех, а под знаком Двух, опять нисходит из рая в ад земной.

Но прежде чем судить Данте за манихейскую двойственность, надо вспомнить, как изначальна воля к раздвоению в существе человеческом. Самый корень зла – «первородный грех» – есть не что иное, как отпадение человека от единства с Богом – бунт сына против Отца. Кто сказал людям некогда и всегда говорит: «Будете, как боги», – тот утверждает двух богов, Человека и Бога, как два несоединимых, равно бесконечных и противоположных начала. Это и значит: первый «Манихей» – диавол.

«К (двум) разным целям – (человеческой и Божеской) – ведут два различных пути», – две рядом идущие и несоединенные параллельные линии, – учит Данте[5].

учит Павел (Еф. 2, 14—16).

Только в сердце Распятого, в сердце Креста, скрещиваются две линии – горизонтальная, земная, и вертикальная, небесная, – два пути, человеческий и Божеский: такова божественная геометрия Крестного Знаменья; а два разных пути, – две параллельных, не-скрещивающихся линии, – геометрия диавольская. Если Распятый «есть мир наш, делающий из Двух Одно», то диавол есть раздор наш, делающий из Одного Двух. Как бы дурной проводник, стекло между двумя противоположными электрическими полюсами – «преграда» для соединяющей Бога и Человека, Отца и Сына, молнии Трех, – вот что такое диавол. Параллели вместо креста – Два вместо Трех – есть вечное оружие диавола, в борьбе его из-за человека с Богом.

Если «Божественная комедия», так же, как «Новая жизнь», – есть книга Трех, то «Монархия», так же, как «Пир», есть книга Двух.

Двум параллельным линиям, двум несоединимым путям в метафизике Данте, – Вере и Знанию, – соответствуют два таких же несоединимых пути в его политике, – Церковь и Государство.

Кажется, «Монархия» написана им во время итальянского похода Генриха VII, между 1310 и 1312 годами; но книга эта выражает мысль всей жизни Данте[6]. В ней дан ответ на буллу папы Бонифация VIII, Unam Sanctam[7]; «Римский Первосвященник, наместник Того, Кому Бог даровал всякую власть на земле и на небе, господствует над всеми царями и царствами»[8]. – «Это будет сделано», – говорит папа. «Нет, не будет», – отвечает Данте, в конце жизни, в изгнании, так же, как в середине жизни, в отечестве. Тот же голос, что подал он тогда против папы, в Совете Флорентийских граждан, подаст он против всей Римской Церкви, в будущем совете веков и народов: «Ничего не делать, nihil fiat».