– Ну, раз так, – затоптал я окурок, – пойду-ка с ними побеседую. Может, скажут, в конце концов, что хотят?

– То есть, как побеседую? – вылупился на меня околоточный, чуть не выронив папиросу. – Даже не думай. В миг продырявят. Казачки уже попытались с ходу сунуться. Благо наши урки еще те стрелки оказались, новых покойников не наваляли.

Я успокаивающе похлопал полицейского по плечу:

– Все же попробую. Авось и в меня промахнуться, – и больше не слушая возражений, зашагал к церкви.

Несмотря на внешнюю браваду, на душе у меня скребли кошки, а по спине драл мороз. Револьвер я на всякий случай переложил в правый карман пальто и судорожно стиснул рифленую рукоятку подрагивающими от переизбытка адреналина пальцами.

Весь расчет моей, по сути, безнадежно-отчаянной акции, строился на возможностях защитного комбинезона. Мысли о том, что если Селиверстов ошибся и среди засевших в церкви все же найдется достойный стрелок, способный, с невеликого, на самом-то деле расстояния, попасть в голову, я старался от себя гнать.

Как бы там ни было, в ежесекундном ожидании выстрела мне удалось беспрепятственно добраться до самого крыльца. Переведя дух, я осмотрелся. Нетоптаный снег под стенами был усыпан цветными осколками витражей. Бревна стен, балясины и входную дверь густо усеяли щербины от пуль. Судя по их количеству, перестрелка случилась нешуточная. Удивительно, что мы с околоточным нечего не услышали. Видимо слишком увлеклись беседой.

За темными, лишенными стекол стрельчатыми окнами стыла тревожная тишина. Наступая на неприятно трещащие под подошвами щепки, я поднялся по ступеням, потянул за дверную ручку и, убедившись, что заперто изнутри, несколько раз сильно ударил кулаком. В ответ из ближайшего окна зашепелявили:

– Кого там нечистый принес?

– А ты выгляни, увидишь, – в тон ответил я, стараясь, на всякий случай, находиться в мертвой зоне, и мучительно вспоминая, где мог слышать раньше этот противный голос.

– Это кто ж там такой резвый? – невидимый собеседник, явно нервничал, изо всех сил стараясь скрыть это. – А ну покажись! – уже откровенно зарычал он. – Или, – в окне на миг мелькнуло перепуганное детское личико, – я ее на ремни распущу!

И тут мне стало по настоящему страшно. Внезапно вспомнив, кому принадлежит козлиный тенорок, я облился холодным потом и, глубоко выдохнув, покорно вышел на открытое место, потому как уже ни капли не сомневался в серьезности его намерений.

– Чего желаете, господин хороший? – продолжал откровенно издеваться остающийся в тени бандит. – Только учти, нынче здесь не подают.

– Я известный в столице журналист Иннокентий Бурмистров, – поднятые вверх руки с открытыми ладонями должны были подчеркнуть мои мирные намерения. – Предлагаю обмен. Вы выпускаете всех из церкви, и берете в заложники меня. Скоро здесь будут войска и ради кучки крестьянских выродков никто с вами церемониться не будет. А за меня сможете получить приличный выкуп, – и сгоряча, не успев поймать себя за язык, ляпнул, – думай, колченогий, пока еще есть время. – Я так отчаянно блефовал, что от невероятного нервного напряжения допустил роковую ошибку.

– Как-то, мил человек, не припомню я тебя в знакомцах, – в голосе главаря прорезалась неприкрытая угроза. – Откуда ж ты тогда знаешь, что я калека, а? Сдается, никакой ты не писака, а мусор ряженый. А псу шелудивому, собачья смерть!

Ослепительная в темноте окна вспышка, полыхнула даже раньше, чем он закончил монолог. Громовой раскат выстрела ударил по ушам, одновременно с пулей в грудь. Защита великолепно справилась со своей задачей, с одним только нюансом, который я не учел по неопытности, за что тут же жестоко поплатился.

Компенсируя инерцию пули, комбинезон на доли секунды затвердел, сковывая тело каменным панцирем. Именно этого мгновения мне и не хватило для того, чтобы сгруппироваться. Как подкошенный рухнув на спину, я со всего маха шарахнулся затылком о мерзлую землю и мгновенно отключился.

Как мне показалось, сознание вернулось не позже, чем через пару минут. Но, почему-то, когда, наконец, получилось расклеить сваренные запекшимися слезами ресницы, надо мной плавало бледное лицо Селиверстова, беззвучно шевелящего губами. Слух включился позже, и до меня дошла только финальная часть гневной тирады:

…руку на отсечение, последний раз!

Проморгавшись, я, собравшись силами, прохрипел: