Ты нынче каким колдовством занимаешься, Инквизитор?
Шога? А то, знал, конечно. Разве такой мужчина не всегда знает? Я уже в третий раз произнес это слово, это именование, а ты все – известно ли оно мне? Как по мне, так мужчин-шога мы внутри самих себя находим, еще одна женщина, какую не вырезать. Нет, не женщина, а что-то такое, что боги сотворили и о том забыли или забыли рассказать мужчинам, может, и к лучшему. Ты станешь слушать меня, Инквизитор? Говорю, стоит шога тронуть его, потереть, жестко или мягко, или потрепать, когда мысленно он во мне, так я стоять буду тут, а семенем своим вон до той стены брызну. До крыши достану. До верхушки дерева, через реку добью до другого берега – прям какому-никакому гангатому в глаз.
Вот, в первый раз ведь слышу, как ты смеешься, Инквизитор.
Ты не впервые слышишь о мужчинах-шога. Говори о них на языке поэзии, как делаем мы на севере: мужчины, для кого первично желание. Подобно воинам Узунду, что безжалостны, потому как глаза им нужны, только чтобы видеть друг друга. Или говори о них так грубо, как делаете вы на юге, вроде мужчин мугауи, что носят женскую одежду, так, чтобы не было видно дырку, куда ты суешь. У тебя вид
Шога сражаются на ваших войнах, шога охраняют ваших невест до замужества. Мы учим их искусству быть женой и вести дом, учим красоте и тому, как доставлять удовольствие мужчине. Мы даже мужчину научим, как доставить удовольствие жене, так, чтобы она вынашивала ему детей, или так, чтоб он всю ее орошал своим молоком каждую ночь. Или чтоб она царапала ему спину и испытывала острейшие удовольствия, от каких поджимаюся пальчики на ногах.
Только я не знаю ничего про искусство ублажать женщин. Иногда мы станем играть музыку тарабу[21] на коре, джембе и говорящем барабане[22], и один из нас возляжет как женщина, а другой возляжет как мужчина, и мы покажем ему сто девять поз, от каких твой любовник получит удовольствие. У вас такой традиции нет? Может, потому-то вам и нравятся ваши жены молодыми, ведь откуда бы им узнать, что любовник вы тягостный? Мы с Кавой обходимся одними только руками. Не считая одного раза, может, двух, точно не помню. По-моему, тут нет ничего странного, может, потому что я все еще ношу женщину у себя на кончике.
Раз я попросил колдуна срезать его, потому как ему, как известно, можно делать такое, что другим запрещено. Он глянул на меня со всей своей ушедшей мудростью, на месте какой не осталось ничего, кроме замешательства, да складки между бровями, да подслеповато сощуренных век. Колдун сказал:
– Ты хочешь еще и один глаз или, может, одну ногу?
– Это вовсе не то же самое, – заметил я.
– Если бы бог Ома, создавший человека, желал, чтоб ты срезал и явил такую плоть, он явил бы ее сам. Может, что тебе и в самом деле нужно срезать, так это дурацкую умудренность мужчин, кто все еще лепит стены из коровьего навоза.
Вторая. На следующий день Леопард лягнул меня в лицо и разбудил. Я открыл глаза, глянул ему в лицо, на его буйные заросли волос, высокие и острые скулы, узкие губы, в глаза, какие в тот раз были все еще белыми с крохотной черной точкой в центре. Я больше боялся Леопарда-мужчину, чем Леопарда-зверя. Большая голова его и широкие плечи предупреждали: он и такой может подтащить обитающего на дереве зверя втрое тяжелее себя. Он улыбнулся, а я закрыл глаза, полагая, будто грежу наяву.
Он лягнул меня в лицо и вновь пробудил. Нежно лягнул: глаза мои скорее распахнул его запах, нежели нога. Я отвернулся от него, прежде чем открыть глаза, но они глянули прямо на солнце. Леопард ступил мне на грудь. Через правое плечо у него висел лук, в левой руке он держал колчан со стрелами.
– Просыпайся. Сегодня ты узнаешь, как пользоваться луком, – сказал.
Он вывел меня из дома, вниз по скрученным стволам провел на еще одно, видимо, дальнее поле. Мы прошли мимо деревца ироко, где он дал Каве поиметь себя. За этим и за журчаньем небольшой речки – еще на одно поле, поросшее деревьями, до того высокими, что они царапали небо, чьи ветви напоминали лапы паука, спутанные вместе. Сзади волосы у него спускались с головы по шее, тянулись по спине, сходясь в точку, и пропадали над ягодицами. Волосы вновь пробивались на бедрах и спускались до пальцев на ногах.
– Кава говорил, что, когда впервые увидел тебя, пытался убить тебя копьем.
– Тоже мне рассказчик, – буркнул Леопард, продолжая шагать.
Мы остановились на поляне, шагах в пятидесяти от нас стояло дерево. Леопард снял лук.
– Ты его или он твой? – спросил я.
– Правду эта старуха говорит про тебя, – покрутил он головой.
Леопард засмеялся.