Через полгода после начала воздушной битвы за Москву уже в другом месте – на Калининском фронте – в аэродромной землянке собралась группа летчиков, ожидавших вылета. Сидели в теплых комбинезонах, и не только потому, что предстояло вскоре идти в воздух. Было холодно. Железная печурка грела плохо. Через узкое окошко, прорезанное над самым уровнем земли, у потолка землянки, еле светило сумрачным зимним светом. Разговор шел о бое, который летчики соседнего полка – Алкидов, Баклан и Селищев – дали втроем восемнадцати самолетам противника. Дали – и выиграли его: сбили несколько немецких машин, а главное, не допустили бомбежки нашего переднего края – это котировалось еще выше, чем лишние сбитые на боевом счету истребителя. Словом, бой был по всем статьям отличный. Но он был уже обсужден во всех подробностях несколько дней назад – сразу после того, как произошел. И текущие дела – удачи и неудачи, которые на войне сменяют друг друга очень быстро, – привлекли внимание к себе. Но вот пришла на фронт газета, где этот бой был описан, и разговоры о нем, вернее о статье, возобновились. В землянке пошли комментарии:

– Очень уж гладко все тут получается.

– Вроде им еще три-четыре «яка» только помешали бы!

А один из присутствовавших мечтательно произнес:

– Эх, ребята! Дожить бы нам до такого времени, чтобы шестеркой или восьмеркой зажать пару «мессеров», да дать им жизни, да загнать, сукиных детей, в землю! Вот это было бы дело… А то пишут и радуются: смотри-ка – трое против восемнадцати. Ах, как хорошо!.. Тьфу!

– Не плюй в землянке, – сказал наставительно самый старший из нас. И сказал, конечно, правильно – не столько по соображениям поддержания должной чистоты и гигиены в помещении, сколько по причине очевидной беспочвенности мечтаний предыдущего оратора.

«Дожить бы до такого времени!»

Дожили далеко не все. Но такое время пришло! Когда наша армия подошла к Берлину так же близко, как стоял противник под Москвой в сорок первом году, советские самолеты – вопреки всем правилам военного времени – летали бомбить и штурмовать подступы к вражеской столице с зажженными аэронавигационными огнями на крыльях и хвостовом оперении. Почему? Очень просто: опасность противодействия противника была к тому времени меньше, чем опасность просто столкнуться в темноте со своими же самолетами – настолько много их участвовало в этой операции.

Соотношение сил в воздухе стало в точности таким, о котором мечтали летчики в той землянке суровой, холодной зимой сорок первого года.

…Итак, в одном из первых же воздушных боев Антипова крепко зажали «мессеры». Чтобы выйти из-под удара, хочешь не хочешь, надо маневрировать, причем маневрировать как можно более энергично. Через много лет после этого боя он рассказывал:

– Чувствую, что еще секунда – и по мне дадут. Потянул ручку на себя: ничего, крутится «миг», дрожит весь, но не сваливается. Только краешком глаз вижу, что мне в концы крыльев упираются сзади какие-то полосы. Первое, что подумал: трассы! Но тут же усомнился: не могут же они так точно попадать именно по консолям, а главное, так устойчиво держаться – без перерыва и все по одному и тому же месту. Повернул голову: батюшки, оказывается, это жгуты срывные. Вот тебе и неманевренная машина! Виражит со струями с консолей, как тебе какой-нибудь «И-пятнадцатый», и в ус себе не дует!..

С тех пор взгляд на маневренность «мига» у Антипова и его однополчан существенно изменился к лучшему. Не скоростью единой жив был этот самолет. Впрочем, так часто бывает в жизни: увидев какое-то одно, доминирующее, наиболее ярко выраженное свойство, мы на его фоне не замечаем многого другого, пусть менее «профилирующего», что ли, но подчас весьма существенного. И не только при оценке самолетов…

Так что маневренные возможности самолета МиГ-3 оказались для многих наших летчиков сюрпризом. Причем на этот раз сюрпризом приятным – неприятных и без того хватало.

Относительно же вооружения «мига» – три пулемета, из которых два, хотя и чрезвычайно скорострельные, имели тот же калибр, что обычная винтовка, – дело обстояло, к сожалению, именно так, как показалось в первых же боях. Вооружение было слабоватое.

– Вот бы пушечку на «миг» – первая машина была бы! – говорили летчики.

Но когда появился вариант «мига» с пушками, выяснилось, что усиление оружия обходится непомерно дорого – ценой ухудшения всех остальных боевых качеств перетяжеленного самолета.

Калибр оружия, мощь огневого залпа – вещи для истребителя чрезвычайно важные. Но, как вскоре выяснилось, кроме всего этого, есть и иные очень важные вещи, в том числе одно далеко не последнее: надо уметь стрелять. Без такого умения никакой калибр не поможет. А для владеющего меткой стрельбой летчика… Впрочем, вот конкретный случай.

В том же бою, о котором я начал рассказывать, Ю. А. Антипов оказался на МиГ-3 в одиночку против пяти Me-109. Это было то самое соотношение сил, при котором фашистские летчики охотно завязывали бой. Не имея численного преимущества, они, как правило, от схватки уклонялись. Интересно, что в этом проявлялся прежде всего не слабый наступательный дух летчиков противника (воевать они – ничего не скажешь – умели), а результат прямых указаний командования гитлеровских воздушных сил, о которых рассказали пленные немецкие летчики: вступать в бой лишь при явном превосходстве в силах.

Тут такое превосходство было, и Антипову пришлось вступить в неравную борьбу. Первое, что он при этом обнаружил, был… отказ пулеметов. Всех трех – одного за другим. Летчик нажимал на гашетки, а в ответ не возникало ничего – ни мелкой, нервной дрожи всей машины, ни похожего на стрекотание швейной машинки треска пулеметной стрельбы, прорывающегося сквозь шум мотора и шелест потока обтекания, ни дуновения острого запаха пороховых газов. Пулеметы молчали. Антипов попробовал перезарядку: один раз, другой, третий – не помогло. Сейчас немцы заметят, что он фактически безоружен, и тогда… тогда будет нехорошо.

Оставалось одно: любыми средствами выходить из боя.