Я помотала головой.
– Мне нравится ваш дом, милорд. Очень.
– В последнее время я почти не бывал здесь. Давно уже… Не мог позволить себе оставить Даррена одного.
– Но как же… – Я чуть нахмурилась, вспоминая. – После нашей ссоры в ту ночь, когда у вас украли артефакт, вас очень долго не было в поместье…
Пыль на перилах, полу и лепнине, украшавшей стены… Дом не мог прийти в такое запустение за несколько недель, прошедших со времени тех событий.
– Ах это. – Губы супруга тронула легкая усмешка. – Когда мне приходится ночевать в городе, я обычно остаюсь у Фабиано. Один из особняков семейства Себастьяни расположен недалеко от фабрик, и специально ехать сюда я не вижу смысла. Да и Фабиано не против компании. Ту неделю я провел у него, размышляя о… жизни и старинных обычаях.
На несколько секунд в холле воцарилась тишина.
– Это дом ваших родителей? – наконец спросила я, чтобы хоть как-то нарушить тягостное молчание и отогнать упрямо закрадывавшиеся мысли о разводе, который оградил бы лорда Кастанелло от многих несчастий. – Тот, о котором вы рассказывали не так давно?
– Да. – Мне показалось, Майло и сам рад сменить тему. – К сожалению, почти пятнадцать лет у него был другой хозяин, так что от времен моего детства осталось не так-то много – лестница, стены да пара семейных портретов, которые прежние владельцы зачем-то решили сохранить.
Несколько десятков картин, завешенных белой тканью, украшали высокие стены вдоль закручивающихся спиралью ступеней. Подойдя к ближайшему полотну, я дотронулась до плотного покрова и вопросительно оглянулась на супруга, все еще стоявшего у порога. Майло безразлично кивнул.
На первом портрете, темном и чуть растрескавшемся от времени, были изображены трое – сероглазый лорд средних лет, строгая высокая леди в старомодном закрытом платье и очень серьезный семилетний мальчик, похожий на Даррена, в котором я без труда узнала супруга. Рядом – он же, но уже взрослый мужчина с женой и маленьким сыном. Майло, вылепленный смелыми масляными мазками, показался мне по-настоящему счастливым – он смотрел на меня с холста прямо и открыто, глаза сияли, а улыбка обнажала ровные белые зубы. Довольный розовощекий Даррен сидел на коленях у матери, и только леди Элейна, одна из всего семейства, улыбалась со сдержанным достоинством. Художнику удалось передать невероятную красоту первой супруги Майло – точеную фигуру, тонкие изящные руки, острое лицо и огромные глаза, синие, как драгоценные сапфиры.
Третьей картиной, украшавшей стену у лестницы, оказался парный портрет брата и сестры Себастьяни. Молодому лорду было около двадцати, леди – не больше пятнадцати: лицо еще не утратило детской округлости, но тело уже обрело приятные глазу формы. Рука брата покоилась на плече сестры, голова леди Элейны была чуть наклонена, во взгляде играли загадочные яркие блики. Казалось, она хотела повернуться и нашептать лорду Фабиано какой-то одним им известный секрет. Они не показались мне особенно похожими друг на друга – рыжеволосая девушка и темноволосый юноша, – но глаза у них были одинаковые, пронзительно-синие.
– Лейни очень любила этот портрет, – раздался за спиной негромкий голос Майло. – Говорила, что художнику особенно удались глаза, что он сумел ухватить особую магию человеческого взгляда.
– Это действительно завораживает, – согласилась я, но отчего-то сразу захотелось отвернуться. Казалось, взгляд леди Элейны способен проникнуть прямо в душу. – Похоже, они с братом были очень близки.
Майло кивнул.
На втором этаже дома находилось всего три комнаты. Центральная спальня, как сказал лорд Кастанелло, принадлежала леди Элейне. В голосе супруга мне послышалась тень застарелой тоски, и я решила не открывать дверь, не задавать лишних вопросов, а лучше выбрать для себя другие покои. Во второй комнате когда-то жил лорд Кастанелло, а третью – бывшую детскую самого Майло – обустроили для маленького Даррена. Рядом со спальней мальчика обнаружились отведенная для няни узкая кровать и небольшой шкаф, куда можно было повесить платье – в самый раз для того, чтобы расположиться на ночь.
Майло выглядел неважно: постоянное недосыпание и тревога за Даррена, казалось, истощили его до предела. Под глазами супруга залегли темные тени, и он постоянно щурился, словно не мог сфокусировать взгляд. Ему необходим был отдых. И раз уж я настояла на том, чтобы остаться в пустующем нежилом доме, стоило начать уборку со спальни лорда Кастанелло.
Он не стал возражать. Спросив, не нужна ли мне помощь, и дождавшись отрицательного ответа, лорд Кастанелло спустился вниз, пообещав поискать что-нибудь для позднего ужина, если в доме остались хоть какие-то запасы. Я набрала воды и, воспользовавшись одним из белых чехлов в качестве тряпки, смахнула пыль со столиков и шкафов, наскоро протерла шелковую обивку кресел. В кладовой, привычно расположенной под лестницей, ведущей на чердак, хватило места для пыльного покрывала, которое я уж точно не успела бы вытрясти, а в плотно запечатанном шкафу отыскался приличный комплект постельного белья, пахший высушенными цветами лаванды.
В бытность госпожой Честер все хозяйство от приготовления пищи до уборки лежало на моих плечах. Мы с супругом почти постоянно не вылезали из долгов и не могли себе позволить тратиться на прислугу, да и в остальном приходилось изворачиваться и искать способы сэкономить лишнюю монетку. Да еще и Лайнус в дурном расположении духа становился особенно невыносимым и придирчивым, заставляя до бесконечности перемывать, перекладывать и перестирывать все, что ему приходилось не по нраву. Но даже тогда домашние хлопоты никогда не казались мне чем-то особенно тяжелым или обременительным.
В то время я не придавала этому особого значения, но сейчас, после брошенных лордом Сантанильо слов о сиротском приюте лордов Ллойдов, привычка к ведению хозяйства показалась лишним подтверждением моего невысокого происхождения. Быть может, я, Фаринта Ллойд, действительно служила в пансионе для юных, магически одаренных особ до того, как некто непоправимо исказил мой разум. Ведь, если бы я происходила из семьи горожан, пусть даже и не особенно богатых, откуда мне было знать мелкие секреты хозяек вроде чистки кастрюль содой, кипячения серебра, углей, годящихся для утюга, или цветочных смесей, которыми перекладывают белье, чтобы сохранить его свежесть?