— Она позвонит, я сказал. Думаю, вопрос решён? Я — в банк и не хочу, чтоб вы оставались здесь без меня. Берите Глусского — и… — Он понял, что надо прятать страх и протест под видом злости к любовнику — это поймут.
Тесть вытёр красное, апоплексическое лицо — привык командовать, не мог сдаться.
— Лена, — сказал он, — пусть позвонит… Но завтра, будет она или нет, я привезу к юбилею вещи, она хотела… — добавил он и пошёл прочь. Телохранитель открыл перед ним калитку.
Страх схлынул, но высосал всю энергию, у Девяткина тряслись ноги. Он еле добрёл до «Форда» и сел за руль. Слушал грохот стройки и видел, как «Мерседес» тестя и джип умчались. Реши они настоять, ворвись в дом — что-нибудь бы нашли. Тесть поседел бы, может, с горя; Девяткина, прежде чем сдать в милицию, изувечили бы… Тесть ведь — он ни при чём, он ангел, он ведь внучку обожал, пусть и сэкономил на галерее, что так спружинила…
Подлый — Девяткин.
Засылают мерзкого клоуна, к которому тянешься и падаешь, куют нож, входящий в тело, заказывают шаткую галерею, — а плох он, Девяткин.
Все убивают мало-помалу — но судят крайнего, того, кто любил их, кто жил с ними.
У ворот он вышел, открыл их и обнаружил: стройка уже метрах в ста, вот трактор, вот шест в яме. Закрывая, подумал, что горничные по воле тестя отопрут семейную спальню и, прибираясь, увидят пятно. Подумают на Лену — регулы, дескать, но факт отметят и, всплыви идея убийства, они обязательно про пятно расскажут. Он ворвался в дом в тот момент, когда одна женщина тёрла под галереей, там, где погибла Катя.
— Что? — спросил он жалким голосом.
— Грязь.
Он видел, что палас здесь мокрый. Он сам подтирал пятно час назад в тусклом свете, падающем с кухни. Горничная включила люстру, залившую холл тысячей ватт, и пятно стало заметным. Женщина брызнула ещё и химией, это усиливало эффект.
— Вы, — предложил он, — идите… прямо сейчас. Мне надо работать. Я не поеду в банк. Завтра…
— Ладно.
Он подождал, пока они ушли, и убедился, что успели сесть на автобус. Потом выключил люстру, возвращая в дом сумрак, закрыл дверь и прошагал к воротам.
В банке он понял, что ничего не может. Мир, прежде стройный, стал хаосом, и, выуживая деталь, он не мог отнести её ни к чему. Вещи, не сопрягаясь, плавали, как жуки в воде. Его охватило чувство, в которое он боялся вникнуть. Там таилась жуткого вида бездна. Сытину он отвечал кратко и невпопад. К обеду уже знал, что придется взять отпуск или отгул. Обед им привозили в банк. Но он вместе с Сытиным вышел в бар, и тот, втиснувшись за столик, спросил, в чём дело. Он не ответил и заказал еду, потом водку. Сытин взял кофе.
Выпив, Девяткин вдруг ощутил, как мрак в нём колыхнулся и рассеялся. Он закурил, закашлялся.
— Куришь?
Он лишь кивнул.
— И что с тобой?
— Так…