В конце коридора была еще одна дверь, следы сопротивления и трупы в ОЗК. Три штуки, все с «М-16». Двое лежали сразу за открытой дверью, в небольшом «предбаннике», за которым была еще одна комната. Дверь туда тоже не была заперта.
Там горело тусклое дежурное освещение, вдоль стен громоздились стеллажи с толстыми разноцветными папками. В центре композиции был какой-то сложный пульт в виде стола. Или пульт, стоявший на столе. У пульта в легком кресле сидела мертвая светловолосая женщина. Что интересно – в штатском, черные туфли на каблуках, узкая кожаная юбка, белая блузка с расстегнутым воротом, волосы собраны и заколоты на затылке, на поясе – заплавленная в целлофан карточка-пропуск. Ее очень профессионально (ни одного лишнего выстрела, даже стол и стену не обрызгали, не иначе работа «бойцов невидимого фронта») убили то ли одиночными, то ли короткой и точной автоматной очередью. На блузке от левого плеча до пояса темнело четыре влажных красных пятна с черными дырками в центре – две пули в сердце, одна повыше и одна чуть пониже. А пятую пулю ей, видимо чуть раньше, влепили в правое предплечье (кровь густо залила рукав), наверное, чтобы предотвратить всяческие возможные поползновения. Рот убитой был полуоткрыт, а в застывших, широко распахнутых глазах женщины читалась не боль, а скорее безмерное удивление. Правая рука убитой была протянута к пульту. Рядом с рукой на столе лежала связка пронумерованных ключей и большой кольтовский пистолет. Поднятое стекло над какой-то замочной скважиной в центре пульта не оставляло сомнений в серьезности ее намерений. Получается, она опоздала совсем немного. Если, конечно, это был именно пульт подрыва. Стало быть, мы (а если точнее – Ольгины «агенты в штатском») успели раньше. Ну и слава богу.
Я поднял «кольт» со стола. Большой, солидный пистолет, в явно нестандартном исполнении (накладки на рукоятке из какого-то дорогого дерева). С предохранителя снят, патрон в стволе. Похоже, неизвестная мадам собиралась дорого продать свою жизнь. Хотя почему неизвестная? Я глянул на ее пропуск – там было обозначено, что это какая-то Джина то ли Тирелл, то ли Турелл и еще что-то про министерство обороны США. Терпеть не могу всех этих «гражданских военных», которые форму не носят, – никогда не знаешь, чего от них ждать…
Я убрал трофейный пистолет в набедренный карман комбеза. Смыслова, глядя на это, усмехнулась. Чуть позднее, добравшись до танка, я оставил пистолет там – уж больно тяжел был этот «подарок судьбы»; по-моему, пистолет таких габаритов и веса достаточно просто кинуть противнику в голову – по-любому убьешь, даже и без стрельбы…
Манфред между тем отрапортовал, что код к замку склада с тактическим ядерным оружием его люди сумели подобрать, а к двум другим – увы, нет. Притом что, по всем данным, этих двух складов с неизвестной ему маркировкой тут вообще не должно было быть.
Смыслова, немного подумав, приказала ему пока даже не пытаться вскрыть эти двери.
Потом я приказал Семеренко выставить у входа в хранилище часовых, никого внутрь не пускать и ждать дальнейших приказов. При этом Манфреду и его «людям в штатском» была поручена внутренняя охрана с одновременным поиском интересных документов (какие именно документы здесь можно было считать «интересными» – знала только Смыслова, я же про это был абсолютно не в курсе).
– Давай на связь, – сказала Смыслова, после чего мы с ней рванули наружу.
Как-то не люблю я долго находиться в местах, где на каждом шагу висят таблички об опасности облучения.
Сеанс связи, проведенный незамедлительно, с помощью все того же Тетявкина, дал парадоксальные, но ожидаемые результаты.
Далекая «Сотка» приказала нам занять оборону вокруг объекта, стеречь хранилище и ждать дальнейших распоряжений. В отношении вскрытия хранилища нам строго-настрого приказали самим ничего не предпринимать, мол, вечером прибудут соответствующие специалисты.
Дальнейший день прошел в беготне и суете. Надо было отдать массу приказов и распоряжений, потом расставлять технику (включая зенитные средства) с прицелом на возможную оборону объекта, которая должна была предусматривать отражение всего, чего угодно, включая вражеский авианалет или парашютный десант. Потом я наскоро пообедал (надо отдать должное поварам, быстро развернувшим кухни), совершенно не почувствовав вкуса, и снова погрузился в суету. К вечеру все стояли по местам и были готовы буквально ко всему. При этом противника в пределах видимости не было. Более того, в небе над нами начали патрулировать наши истребители, полетами которых, по мере сил, руководил Тетявкин. У меня же к этому моменту уже рябило в глазах и не ворочался язык от усталости. А «Сотка» по-прежнему приказывала ждать. В общем, оставив за старшего старлея Дружинина (Смыслова присоединилась к людям Манфреда в деле поиска секретных документов), я велел немедленно докладывать мне обо всех изменениях в обстановке и распоряжениях начальства, после чего вернулся к себе в танк. И там, на командирском сиденье, словно провалился.
Как оказалось – заснул. Сон был неровный, и приснилось мне нечто предельно странное. Будто я сижу в подбитом танке, таком же, как у меня, «Т-72», на том же командирском месте. Вокруг меня канонада, слякотная южная зима и какой-то разбитый город. Боезапаса в танке нет, гусеница разбита, башня заклинена, экипаж то ли убит, то ли мехвод с наводчиком успели уйти. А по броне танка лазают подошвами некие вооруженные до зубов бородатые субъекты бандитского вида. Оружие у них советское, а на головных уборах зелено-красные повязки со странной символикой, в которой чередуются белый волк и надписи по-арабски – то ли палестинцы, то ли афганские душманы. Но говорят они все при этом по-русски, да еще и с явным кавказским акцентом и обилием мата. Да и рожи у этих типов вполне отечественного розлива, хоть и заросшие черным волосом до состояния горилл. И почему-то они мне при этом кричат: «Ваня, вах, патчему такой вредный, а? Вилаз, пагаварым!»
И поскольку я, по их мнению, хороший солдат, предлагают сдаться, упоминая имена Аллаха (что, в принципе, неудивительно) и какого-то генерала Дудаева (а вот это вообще непонятно), и все это, заметьте, по-русски. При этом все мои попытки связаться по рации со своими ничем не заканчиваются. В наушниках сквозь шорох помех временами слышен только какой-то слабый голос, безнадежно-обреченно повторяющий открытым текстом: «Сугроб-1, я Снеговик-4, где подкрепление и поддержка огнем, я блокирован у железнодорожного вокзала, боеприпасы заканчиваются… Сугроб-1, я Снеговик-4…»
А если попытаться сменить волну, натыкаешься на жизнерадостные голоса, повторяющие что-то типа: «Мы продолжаем нашу новогоднюю программу! Тиджей Птюч поздравляет вас с наступившим 1995 годом, дорогие радиослушатели!»
Или, как вариант, в наушниках возникают непонятные песни, на русском языке, но с предельно бессмысленными текстами вроде: «Узелок завяжется, узелок развяжется, а любовь, она и есть только то, что кажется!»
Или: «Нажми на кнопку, получишь результат, и твоя мечта осуществится!»
И самое странное в том, что я при всем при том почему-то точно знаю, что этот разбитый, местами горящий город вокруг – это Грозный, Чечено-Ингушская АССР. И это подтверждают вполне советские названия магазинов и улиц, различимые через башенные триплексы на окрестных разбитых домах. Блин, да что же это, черт возьми, такое? И почему упоминается 1995 год? Понять все это я не успел, поскольку проснулся от того, что Прибылов настойчиво тормошил меня за плечо.
– Товарищ майор, вставайте!
Когда я натянул шлемофон и вылез из люка, рядом с танком уже стояли Смыслова с нашими офицерами.