Анхен не совсем понимала, за что на неё дуется господин Громыкин. "Дорогу" она ему не переходила, вела себя пристойно. Тем более в карете дознаватель демонстративно уставился в окно. Повисла неловкая тишина, которую даже господин Самолётов не осмелился нарушить. Госпожа Ростоцкая нервными окончаниями под кожей – есть такие, оказывается, – чувствовала, что дознаватель её недолюбливает. Сие есть дурной знак. Фёдор Осипович представлялся ей фигурой загадочной и в то же время опасной – было в его повадках что-то от шакала, вроде человек простой, без изысков, но стоит только от него отвернуться, вцепится в шею клыками и разорвёт.
– Бог мой, Анхен, ты как здесь? – воскликнула Мари, когда сестра зашла за ней в класс.
– На минутку выйди, пожалуйста, – попросила её Анхен и обратилась к классу. – Простите, барышни.
– Здравствуйте, господа, – сказала Мари, оглядев всю компанию сыскарей, ожидавших её в коридоре возле класса.
– Мария Николаевна Ростоцкая, – представила её Анхен.
– День добрый, – буркнул господин Громыкин, слегка наклонив голову.
– Добрый день, сударыня, – галантно поцеловал ей руку господин Самолётов. – Ну, надо же! Вы похожи, как две капли утренней росы на цветке. Не отличишь, право слово. И обе красавицы. Deux belles femmes.
Делопроизводитель лукавил на счёт того, что не отличишь. Мари всегда любила синее, Анхен – красное. Вот и теперь младшая из близнецов стояла в серо-голубом платье, блистая серьгами с аквамарином. К тому же Мари носила очки, была малоподвижна и полновата. Сказывалась страсть к чтению и поеданию сладостей украдкой.
– Хотя погодите. У Вас глаза дивного орехового цвета, а у сестры синие, точно васильки в поле.
– Разве не говорила я, что близнецы мы? – удивилась художница.
– Никак нет.
– Ну, не суть. Мари, расскажи, пожалуйста, дознавателю, что случилось с директором и женой его. Помнишь сцену ту? В первый день учебный? В коридоре и во дворе кричал он неприлично. Помнишь? Кто любовник Ольги Колбинской есть такой?
– Я не могу такие вещи рассказывать. Это личная жизнь, – заупрямилась сестра, украдкой рассматривая господина Самолётова. – Нет, и не просите.
– Ведь это жизни и смерти вопрос, – настаивала Анхен.
– Я ничего особенного не знаю. Спросите лучше у нашей уборщицы, – подсказала Мари, лишь бы её оставили в покое. – Эта бабка всё знает и всё расскажет.
– Как её зовут? – поинтересовался делопроизводитель.
– Ефросинья Ивановна. Анхен вас проводит.
"Бабке" было лет сорок, не больше. В платке, повязанном на голове по-крестьянски, в длинной цветастой юбке, но в белом переднике, она склонилась над лоханью, прополаскивая тряпку.
– Добрый день, сударыня, – поздоровался с ней господин Самолётов, но руки целовать не стал.
– Ах, ты ж, батюшки мои! Напужал, ирод проклятый. Где ты тут