Холодильник, вычищенный до сиротской пустоты перед отъездом, встретил запасом колбасы, яиц, пельменей, сыра и даже апельсинов.

А на кухонном столе белела записка.

«Егор! Прости меня.

Я должна спасти семью родителей. Если не остановить распад, мама поругается и с папой, вплоть до развода. Это — беда, я не могу оставить их в беде.

Прошу тебя, не приезжай в Гродно. Мне будет стократно труднее.

Потому что я люблю тебя, но не могу быть с тобой вместе.

Извини, что не смогла помочь со словами к L’Estaca.

Ключ передам с Яной. Или просто смени замок.

Твоя Н.»

Егор просидел неподвижно минут пять. Потом начал смеяться каким-то придурковатым смехом из-за слов к L’Estaca. Вынужденный вопреки первоначальным планам использовать совпадение музыки с польской песней «Муры» против Волобуева, он уничтожил возможность исполнения этой мелодии «Песнярами». А Настя считает себя виноватой именно в этой мелочи…

Очень теоретически можно предположить, что она задумала испытание чувств, что надеется — он плюнет на просьбу не ехать к ней, примчится и переломит ситуацию, сожмёт в объятиях и увезёт!

Нет. И она не такая, и ситуация другая.

Не тот случай, когда говорят «давай поставим отношения на паузу».

Просто — конец. Перевёрнутая страница.

Осталось только радоваться, что заметил и прочитал записку, лишь когда проснулся.

Пока завтракал, раздался звонок Серёгина.

— Фуф… Как ты до Минска добрался? Боялся, и тебя потеряли.

— Да тут со знакомым встретился, посидели, опоздал на поезд. Попутка подкинула.

— Ты знаешь, что Волобуев выпал из окна?

— Иди ты…