— Вот и займись, — сунул я ему в руки эскиз, — если выгорит, получишь свои пять минут славы. А не выгорит, у меня для тебя ещё одна мысль имеется, но об этом потом.
И с этими словами я выпроводил Васю домой, а сам помылся в ванной под горячей водой (колонка барахлит, то кипяток даёт, то совсем холодную воду, надо будет заняться) и улёгся спать… на душе у меня весь вечер скребли кошки, две штуки, здоровенные и чёрные. Хотел было посоветоваться с полушариями, чего это вдруг такое предчувствие, но они ушли в несознанку… да не очень-то и хотелось, плюнул я на них обоих и заснул.
На тренировку на этот раз совсем никто не пришёл — побегал, помахал руками и поотжимался в одиночестве. Подумал, что это ещё один нехороший знак… ну да делать нечего, надо собираться и идти на свою Голгофу, в смысле учить детей разумному, доброму и вечному. Кидаешь тут, понимаешь, кидаешь эти семена в почву, а вырастает почему-то сплошь бестолковое, злое и ломко-ёмкое…
Учительская с утра гудела на совсем уже высоких частотах, так эта комиссия всех нервировала. Ко мне даже подошла Софья за поддержкой и опорой.
— Не волнуйтесь, Софья Павловна, — сказал я ей официальным тоном, — всё будет хорошо, я узнавал.
— У кого? — не поняла она.
— Это шутка такая, — пояснил я, — для разрядки напряжённости.
Но в шутку она так и не въехала, ушла на урок с красными, как у кролика, глазами. Я тоже с горем пополам прочитал что-то в восьмом классе по векторной теме, а потом у меня было окно вместо второго урока, я и просидел его в учительской, наблюдая из своего угла за прибытием высокой комиссии. Встретила её естественно директорша вкупе с обоими завучами, потом познакомила с ними учителей, что сидели в учительской (я мигом узрел дорогого политпросвет-инструктора Жменю, остальные в числе четырёх штук, были мне незнакомы), и увела в пионерскую комнату на первом этаже, кою специально зачистили и приспособили для высоких гостей.
— Что, страшно? — спросила меня завуч по воспитательным проблемам, вернувшаяся в учительскую.
— Есть немножко, — не стал отпираться я. — А кто там ещё в составе комиссии, не расскажете? А то я одного Жменю знаю.
Завуч кратко перечислила мне всех остальных, имена, впрочем, тут же улетучились из моей башки, запомнил только, что главного зовут именно так, как предположил Обручев — Сергей Олегович.
— Расслабьтесь вы, Антон Палыч, — усмехнулась завуч, — я этих открытых уроков в своей жизни много провела и ничего страшного со мной не случилось.
— Я постараюсь, Валентина Игоревна, — заверил её я, — а на урок-то все пятеро придут или частично?
— Обычно все ходят, — со вздохом пояснила мне она, — посмотрите пока, всё ли нормально у вас в классе, а то вдруг мусор по углам валяется.
Я и пошёл посмотреть — ничего криминального не обнаружил. Всё по своим местам стоит, грязи не видно, тряпка мокрая, доска протёрта, мел в достаточном количестве имеется. В грязь лицом, короче говоря, не ударим. И тут звонок прозвенел со второго урока — по коридору забегали и заорали ученики, а в класс вошли первые десятиклассники, Алла, Обручев и Половинкин.
— Не волнуйтесь вы так, Антон Палыч, — повторила мне Алла завучевы слова, — всё хорошо будет.
— А что, так заметно, что я волнуюсь? — спросил я.
— Есть немного, — ответил Половинкин.
— Ну вы располагайтесь тут, — сказал я, — а я пока бумаги заберу, — и вышел из класса.
На самом деле я не за бумагами пошёл, а в сортир — от излишнего волнения живот слегка расстроился. Туалеты же для учителей отдельные в школах, сами посудите, не совсем педагогично будет отправлять им естественные надобности в окружении своих учеников. В нашей 160-й школе учительские туалеты были расположены аккуратно между мальчиковыми и девочковыми на каждом этаже. Вот я и устремился в ближайший. Свет там был включен, так что когда я открыл дверь, мне открылась примерно такая картинка — на полу, уткнувшись носом в унитаз, лежал инструктор роно по политпросветработе Жменя Тимофей Андреевич, а со лба у него стекала и капала на кафель струйка крови…