Артур Конан Дойл

Не уверен, что какое-либо другое из моих приключений с мистером Шерлоком Холмсом начиналось бы так внезапно или драматично, как то, которое связано с „Тремя Мансардами“. Я не видел Холмса несколько дней и не имел понятия, на что направлена его энергия в данный момент. Однако в то утро он был в разговорчивом настроении, усадив меня в потертое низкое кресло рядом с камином, а сам, с трубкой во рту, устроился в кресле напротив, когда к нам пришел наш гость. Если бы я сказал, что вошел разъяренный бык, это лучше всего передало бы произошедшее…

Доктору Ватсону было очень приятно снова оказаться в неубранной комнате на втором этаже дома по Бейкер-стрит, в той самой комнате, где начинались многие удивительные приключения. Он осматривал стол, изъеденный кислотами, с химикатами, прислоненный в углу скрипичный футляр и угольный совок, который всегда хранил трубки и табак. Наконец, его взгляд остановился на свежей улыбающейся физиономии Билли, юного, но весьма умного и тактичного посыльного, чье присутствие немного заполнило бездну одиночества и изоляции, которые окружали мрачную фигуру великого сыщика…

«Мы оба, и Холмс, и я, испытывали слабость к турецким баням. И когда в приятном расслаблении мы покуривали в сушильне, я замечал, что он становится менее сдержанным и более человечным, чем в других местах. На верхнем этаже этого заведения на Нортумберленд-авеню есть уединенный уголок, где стоят две кушетки, и именно на них мы лежали 3 сентября 1902 года, когда начинается мой рассказ. Я спросил его, не планируется ли что-то интересное, и в ответ он высвободил из окутывавших его простынь длинную худую нервную руку и достал конверт из внутреннего кармана своего висящего рядом пиджака…»

Периодически фиксируя некоторые интересные происшествия и воспоминания о моей долгой и близкой дружбе с мистером Шерлоком Холмсом, я неизменно сталкиваюсь с трудностями из-за его неприязни к газетному шуму. Его мрачный и саркастичный характер всегда избегал всеобщей похвалы, и после успешного завершения дела ему особенно нравилось передать разоблачение преступника какому-либо официальному представителю закона, с насмешливой улыбкой наблюдая за восторженными поздравлениями, которые шли не по адресу…

Миссис Хадсон, хозяйка квартиры Холмса, была женщиной, пережившей множество трудностей. Не только ее квартира на втором этаже днем и ночью привлекала странных, а порой и весьма подозрительных людей, но и ее выдающийся жилец вел такую эксцентричную и хаотичную жизнь, что ее терпение, безусловно, испытывалось на прочность…

«– Ну что ж, миссис Уоррен, не вижу у вас серьезных оснований для беспокойства и не понимаю, почему я, чье время имеет определенную ценность, должен вмешиваться в это дело. Честное слово, у меня есть дела поважнее. Так сказал Шерлок Холмс и вернулся к толстой тетради, в которой собирал и индексировал информацию о своих недавних делах. Однако квартирная хозяйка была наделена достаточным упорством и хитростью, присущими ее полу, и твердо настаивала на своем…»

Я думал, что «Приключение в Эбби-Грейндж» станет последним делом моего друга мистера Шерлока Холмса, о котором я расскажу общественности. Это решение не было связано с отсутствием материала для повествования — у меня есть заметки о сотнях дел, о которых я еще ни разу не говорил, — и вовсе не говорит о том, что интерес моих читателей к этому удивительному человеку и его уникальным методам иссяк. Главная причина заключалась в том, что мистер Холмс не хотел, чтобы его успехи продолжали публиковаться…

«Я никогда не видел моего друга в такой прекрасной форме, как в 1895 году, как умственно, так и физически. Его нарастающая слава привела к тому, что он стал очень востребован, и мне было бы крайне неуместно даже намекнуть, кто из известных клиентов переступал скромный порог нашей квартиры на Бейкер-стрит. Однако Холмс, как и все великие художники, жил исключительно ради своего искусства, и, за исключением герцога Холдернесского, мне редко удавалось увидеть, чтобы он запрашивал значительное вознаграждение за свои бесценные услуги. Он был настолько отрешен от мира – или настолько придирчив – что часто отказывал богатым и влиятельным людям, если их проблемы его не интересовали, но неделями посвящал себя делу какого-нибудь скромного клиента, если оно обладало необычными и захватывающими чертами, которые разжигали его воображение и становились вызовом для его проницательности…»

Весной 1894 года Лондон был охвачен любопытством, а высший свет – скорбью из-за убийства благородного Рональда Эйдера при необычных и необъяснимых обстоятельствах. Публика была осведомлена о деталях преступления, установленных полицейским расследованием, но многие моменты остались скрытыми, так как улики были настолько неопровержимы, что сочли излишним раскрывать все факты. И только теперь, спустя почти десять лет, мне предоставили возможность восстановить недостающие элементы и полностью представить эту удивительную цепь событий. Преступление было само по себе интересно, но для меня этот интерес не сравним с его невероятными последствиями, которые принесли мне наибольшее потрясение и величайший сюрприз в моей насыщенной приключениями жизни. Даже сейчас, спустя столько лет, вспоминая об этом, я ощущаю дрожь волнения и вновь переживаю тот прилив радости, изумления и недоверия к собственным глазам, который поразил меня. Позвольте мне заверить тех, кто проявлял интерес к кратким знакомствам с мыслями и действиями этого удивительного человека, что они не должны осуждать меня за то, что я не мог поделиться своими сведениями, так как считал своим важнейшим долгом сделать это, не услышав прямого запрещения из его уст, которое было снято лишь третьего числа прошлого месяца…

С тяжелым сердцем я беру в руки перо, чтобы записать эти последние слова, в которых в последний раз выражу признание выдающимся способностям моего друга мистера Шерлока Холмса. Непоследовательно и, как я чувствую, совершенно неадекватно, я пытался представить некоторые необычные случаи, с которыми мне довелось столкнуться в его компании, начиная с той абсолютной случайности, которая свела нас во время „Этюда в багровых тонах“, и заканчивая его вмешательством в „Дело о морском договоре“ – вмешательством, которое, безусловно, предотвратило серьезные международные осложнения…

В характере моего друга Шерлока Холмса меня всегда удивляло одно противоречие: хотя он был самым аккуратным и методичным мыслителем на свете, и хоть в одежде придерживался определенной строгости, его личные привычки делали его одним из самых неопрятных людей, доводивших до исступления тех, кто жил с ним под одной крышей. Не скажу, что я сам был образцом аккуратности. Трудности работы в Афганистане, в сочетании с природной богемностью, сделали меня гораздо более небрежным, чем подобает врачу…

Вскоре после того, как я женился, я начал практиковать в Паддингтоне. Старый мистер Фаркар, у которого я приобрел эту практику, когда-то был успешным врачом, однако возраст и недуг, напоминающий пляску святого Витта, привели к упадку его работы. Люди, что вполне естественно, придерживаются принципа «врачу, исцелися сам» и не доверяют исцеляющей силе врача, если собственные лекарства не приносят результата. Постепенно, по мере ослабления сил моего предшественника, количество его пациентов продолжало сокращаться, и когда я купил его практику, она приносила всего менее трехсот фунтов в год вместо прежних тысячи двухсот. Тем не менее, я полагался на свою молодость и энергию, твердо надеясь, что через год-другой она снова станет успешной…

«Публикуя эти короткие очерки о множестве расследований, к которым, благодаря уникальным способностям моего друга, мне посчастливилось быть причастным как слушателю, а затем и как участнику, я, естественно, акцентировал внимание на его успехах, умалчивая о неудачах. И не столько ради его репутации – его энергия и находчивость становились особенно заметными, когда он сталкивался с загадками, – но потому что там, где он терпел неудачу, слишком часто никто другой не достигал успеха, и эта история оставалась навсегда незавершенной. Тем не менее, когда он допускал ошибку, порой истина все же проявлялась. У меня есть записи о нескольких таких загадках, и среди них „Приключения с ритуалом Масгрейвов“ и то, о чем я хочу рассказать сейчас, представляют наибольший интерес…»

«— Человек, который ценит свое искусство ради него самого, — заметил Шерлок Холмс, откладывая „Дейли телеграф“, развернутый на странице личных объявлений, — зачастую получает наибольшее удовольствие от самых незначительных и банальных поводов для его применения. Мне приятно отметить, Ватсон, что вы разделяете эту истину, и в записях наших дел, которые вы так любезно ведете, и, стоит признать, иногда приукрашивая, вы предпочитаете не столько многочисленные знаменитые дела и сенсационные процессы, к которым я имел отношение, сколько, в основном, те случаи, которые, возможно, кажутся вполне тривиальными, но предоставляют больше возможностей для дедукции и логического синтеза, составляющих мою особую специальность…»

«Брак лорда Саймона и его необычный финал давно утратили интерес в высших кругах, где обитает этот несчастный новобрачный. Новые скандалы затмили этот случай, и их более пикантные детали вытеснили из памяти сплетников драму, произошедшую четыре года назад. Однако у меня есть основания полагать, что далеко не все факты известны широкой аудитории, и поскольку мой друг Шерлок Холмс сыграл значительную роль в раскрытии событий, я чувствую, что воспоминания о нем будут неполными без упоминания об этом примечательном эпизоде…»

Из всех загадок, которые мой друг мистер Шерлок Холмс разгадывал на протяжении нашей дружбы, только два дела привлекли его внимание благодаря мне – большой палец мистера Хэзерли и безумие полковника Уорбертона. Из них второе, казалось бы, открывало более широкие горизонты для проницательного и тонкого наблюдателя, однако первое началось столь необычно, а его подробности были столь драматичны, что, вероятно, оно более заслуживает публикации, пусть даже и предоставило моему другу меньше возможностей для использования тех дедуктивных методов, с помощью которых он достигал столь впечатляющих результатов…

Когда я просматриваю свои заметки и записи о расследованиях, которые Шерлок Холмс проводил в период с 1882 по 1890 год, я сталкиваюсь с множеством дел, полных интереснейших и уникальных особенностей. Поэтому бывает сложно выбрать, на каких из них остановиться, а какие оставить на потом. Тем не менее, некоторые из них уже стали известны благодаря публикациям в газетах, а другие не предоставили моему другу возможности проявить свои уникальные способности, для иллюстрации которых и предназначены эти записки…

«– Дорогой мой, – произнес Шерлок Холмс, когда мы устроились у камина в его квартире на Бейкер-стрит, – жизнь гораздо более капризна, чем может изобразить человеческое воображение. Мы бы сочли странной прихотью фантазии то, что является лишь частью повседневного бытия…»

«Для Шерлока Холмса она всегда была той женщиной. Я редко слышал, чтобы он называл её иначе. В его глазах она затмевает и унижает весь свой пол. Нет, он не испытывал к Ирен Адлер чувств, похожих на любовь. Все эмоции, особенно эта, были недопустимы для его холодного, точного и прекрасно уравновешенного интеллекта. Он, как мне кажется, был идеальной логически мыслящей и наблюдающей машиной, какой только видел мир, но в роли влюблённого он выглядел бы неестественно. В разговорах он никогда не упоминал о нежных чувствах, разве что с презрительной усмешкой и колкими замечаниями. Тем не менее, для наблюдателя это служило отличным инструментом, чтобы разгадать человеческие побуждения и поступки…»

После выхода на пенсию капитан Питер Кери, прозванный Черным Питером за свою густую черную бороду и вспыльчивый характер, возвел на территории своей усадьбы флигель, оформленный как капитанская каюта с его корабля. Он проводил там каждую ночь, и именно там его нашли, пригвожденного к стене китобойным гарпуном.