Глеб Успенский

В одно утро в гостинице, где я останавливался, появился ямщик, предлагающий свои услуги по перевозке на богомолье в соседний монастырь, находящийся в пятидесяти верстах. В монастыре на днях должен состояться храмовой праздник, на который съедется народ со всех концов. Это предложение оказалось для меня весьма кстати, и мы сразу же договорились. Ехать нужно было на следующий день около двух часов дня, но, как водится, выехали мы не в два, а ближе к вечеру, что, впрочем, оказалось даже лучше. Мы двигались неторопливо по узкой проселочной дороге, сухой и хорошо утоптанной, переваливаясь с холма в долину и снова поднимаясь на холм, который был точно таким же, как и предыдущий…

«…Но вообще для каждой из заинтересованных групп совершенно ясно стало в последние дни, что деревня начала играть значительную роль и что мой карман, мой ум, мой душевный мир – все это как будто находится в самой тесной связи с карманом, умом и душой деревни. Оказалось, что пустота деревенского кармана опустошит и мой; темнота деревенского ума не даст хода и моему уму, довольно-таки просвещенному, а иное направление деревенского духа может парализовать и в одно мгновение уничтожить громадные жертвы и труды, страстно и бескорыстно направленные ко благу всего человечества. …»

Основная тема рассказа – пробуждение мысли – связывает его с очерком «Хочешь-не-хочешь». Подобно этому последнему очерку, Успенский в «Неизлечимом» демонстрирует пробуждение совести у человека, который сформировался в условиях старых, крепостнических порядков и был ими отравлен. Отсюда и название рассказа «Неизлечимый».

Тема рассказа заключается в пробуждении сознания несправедливости у забитого и запуганного крестьянского мальчика-самоучки, а также в его стремлении помочь народу. Это тесно связано с одной из ключевых идей цикла – о возникновении мысли в массах под воздействием „новых времен“.

Успенский в рассказе «Умерла за „направление“» обращается к эпохе первого демократического подъема, к 60-м годам, когда „стало открываться это самое направление“. В этот период либералы выступили с пропагандой реформ „сверху“ и резко осудили революционные, „незаконные“ методы. … Своим рассказом писатель критикует соглашательскую и антинародную природу политики либеральных деятелей, которые проповедуют мирные реформы „сверху“ и „законные пути“ как средства для достижения „народного блага“.

«…Прошло более десяти лет с тех пор, как я не видел этого Михайлу, и теперь, когда он снова вез меня по той же дороге и в те же места, где много лет назад мы с близкими и Михайло чувствовали себя так хорошо, – оба мы, встретившись после долгой разлуки, жаждали поговорить друг с другом „по душе“… Однако мой вопрос и ответ Михайлы вышли каким-то официальным и сухим, даже неловким, хотя нам обоим хотелось начать искренний и настоящий разговор. Такой разговор, безусловно, мог бы состояться, если бы у меня хватило смелости начать его с вопроса о самом важном для нас обоих деле и вместо почти ничего не значащих слов: „Как ты поживаешь?“ прямо спросить: – Ну как у тебя, Михайло, с женой? Перестала ли она мудрить и бунтовать?…»

Поставив перед собой задачу продемонстрировать, что „хотя жизнь русская и проходит через пень-колоду“, тем не менее, она неуклонно „идет и идет вперед“, Успенский в своем новом очерке, как и в предыдущем, обращает внимание читателя не только на мрачные, но и на позитивные аспекты современной действительности. Хороший русский тип – это человек, активно борющийся за улучшение жизни народа. Успенский подчеркивает, что ценность человеческой жизни заключается в практическом, реальном служении людям. В качестве примера писатель акцентирует внимание на деятельности представителей русской интеллигенции „старого, церковного“ и нового, светского воспитания…

Согласно свидетельству самого Успенского, основой для его рассказа стали «аварские сказки». Интерес к ним у Успенского, вероятно, возник во время его поездки по Кавказу в феврале – марте 1883 года. Источником послужили записи сказок, опубликованные в «Сборнике сведений о кавказских горцах», вып. II, Тифлис, 1869. В этом сборнике, записанном и переведенном на русский язык аварцем Айдемиром Чиркеевским, содержатся все три сказки, которые Успенский пересказал в свободной форме. Обрамлением этих сказок является беседа на актуальные современные темы трех путешественников – солдата, приказчика и лакея, которая подчеркивает в сказках те мотивы, необходимые писателю для раскрытия основной темы рассказа.

Будочник Мымрецов относился к категории «неспособных», то есть людей, совершенно непригодных для службы в армии. Большинство из этих неспособных происходят либо из обделенных природой белорусов, либо из северных русачков из бесхлебных и холодных губерний. Мачеха-природа, вместе с лебедой и древесной корой, которые питают их с самого рождения, предопределяет их судьбу быть илотами и несчастными людьми; она наделяет их непонятной умственной неповоротливостью и почти все подавленные стремления человеческой природы сводит к жажде водки, которую они поглощают в огромных количествах. Они умеют напиваться молча, не произнося ни слова; молча дерутся до крови и, валяясь где-то в глухом и безлюдном переулке, почти в беспамятстве могут лишь бормотать: «виноват», ни на минуту не забывая образ грозного начальства, который запечатлен в их скудном и запуганном воображении.

Рассказ стал отражением впечатлений Успенского от его поездки в районы военных действий во время сербо-турецкой войны 1876 года. Сербо-турецкая война 1876 года была одной из составляющих многовековой национально-освободительной борьбы южнославянских народов Балканского полуострова против турецкого ига. Успенский, как и активная часть русского общества, поддерживал стремление южных славян к независимости. Он также проявлял большой интерес к русскому добровольческому движению, которое отражало сочувствие широких слоев народа России к освобождению народов Балканского полуострова.

«…Учитывая, что ссудные товарищества стремятся предоставить кредит сельским заемщикам «с помощью гарантии, обеспечиваемой солидарной ответственностью членов» («Русск. вед.»), невольно возникает вопрос, глядя на приведенные выше цифры: что представляет собой эта ничтожная сумма денег, использованная сельскими товариществами? Разве не существует мелких заемщиков, на которых, как утверждают «Русские ведомости», и были ориентированы товарищества при их создании? …»

«…Такие правила очень удобны и выгодны для буфетчика: публика постепенно собирается на пароходе, "по одному", поэтому нет необходимости запирать буфет, чтобы не открывать его по двадцать раз в день. А буфет, постоянно находящийся на виду у "пассажиров", которым "некуда спешить", над которыми "не каплет", вряд ли может оставаться без дела. Кто-то смотрит-смотрит на расставленные напитки и говорит: "Ну-ка, налей-ка! И пить-то, братец мой, не собирался, да бутылка привлекла внимание… Что это такое? Дай-ка рюмочку"…»

«…– Ну нет! – весело перебил меня Лаптев. – Купец прекрасно видит и понимает, что он, обыватель, оказался здесь по ошибке, а я, по его мнению, попал сюда за дело. Свалка – это точно свалка, если хотите, арлекинада, хотя и безумно жестокая, грубая, дикая, но если вглядеться, разобраться, можно заметить вполне определенные течения враждебности и ненависти. И поверьте, обывательский кулак хорошо знает ту шею, которую он ненавидит. Допустим, что, руководствуясь своим чутьем в поисках этой шеи, он по ошибке задевать пару десятков соседних и родственных скул и затылков, но будьте уверены, он все равно доберется и до той скулы, которая ему нужна. В молодости я тоже в простоте своей думал, что все это лишь жалкое недоразумение…»

«…„Пожить в деревне“, „отдохнуть“, „чувствовать себя хоть немного“ – вот о чем размышлял мой знакомый, арендуя верхний этаж крестьянского дома в Ямской слободе. Как вы видите, его намерения были довольно скромными и безвредными; однако даже такие намерения, как мы увидим далее, не всегда осуществимы в наши трудные времена. Прежде всего следует отметить, что нет такой профессии, которая, будучи перенесена из столицы в деревню, так сильно смущала бы местных жителей, как литературная профессия. …»

Он так сильно верил в будущее блаженство, так был пронизан осознанием того, что ничего выше этой «вечной славы» не существует ни в человеческой жизни, ни на земле, ни под ней, что всякий раз, когда его мучила боль от цепей или боль от лопнувшего на огне пальца, он, хоть и не мог сдержать крупных капель пота, выступавших на его лице, был по-настоящему счастлив. Его обычное, рябое, с веснушками мужское лицо и его простые, маленькие белесые глаза становились поистине прекрасными, настолько прекрасными и ангельскими, что даже самые черствые, сухие и охолоделые души хоть на мгновение ощущали пробуждение чего-то детски радостного, чего-то легкого, светлого и бесконечного.

«…Однажды на письменном столе в моей деревенской рабочей комнате я нашел большой, неуклюжий конверт, запечатанный и закапанный сургучом; и несмотря на многосложнейший адрес, занимавший всю свободную от сургуча сторону конверта, я только с большими усилиями мог догадаться, что конверт адресован действительно мне, а не кому-нибудь другому. Распечатал я этот конверт и нашел в нем следующее письмо, старинным почерком написанное на целом листе писчей бумаги…»

В творчестве Успенского это произведение выделяется тем, что, несмотря на видимую мимолетность и случайность записей впечатлений путешественника, Успенский с глубиной и характерной точностью изображает жизнь пореформенной деревни, а также полную беззащитность, растерянность и беспомощность крестьян, которых правительство, по словам автора, обрекло на «повсеместное объегоривание».

«…земство, которое на памяти у всех высоко поднимало нос против любой кокарды и с готовностью выговаривало слово „администрация“ таким тоном, что это прямо вызывало на личное оскорбление, дошло теперь до такого падения и унижения, что постоянно прося ту же администрацию о помощи и поддержке, особенно в вопросах „взысканий“, не может в достаточной мере поддержать свой авторитет среди плательщиков, чтобы предоставить этой самой администрации, единственному источнику земской копейки в земские сундуки, помощь даже в самых простых делах: езди, взыскивай, шуми, бранись, неистовствуй – этого земство хочет; а вот организовать так, чтобы исправник, мировой судья и судебный пристав могли ехать каждый по своим делам и на отдельной подводе, – не в состоянии! Средств нет! Раньше было шесть троек на земской почте, а теперь только три, – поэтому иногда какому-либо административному органу приходится несколько часов сидеть на вокзале, ожидая другой административный орган, чтобы отправиться вместе, хотя у каждого органа своя задача…»

В конце января 1883 года Успенский отправился на Кавказ, где посетил Владикавказ, Тбилиси, Поти, Батуми и Баку. Он также побывал в Ленкорани и Астрахани, а в мае вернулся в Петербург. Эта поездка предоставила писателю множество новых фактов и наблюдений, в основном о развитии капитализма в России, положении народных масс и отношении к ним интеллигенции. На окраинах царской России деятельность «господина Купона» была особенно безудержной и жестокой, что Успенский ярко иллюстрирует в своем очерке.

«…В очерке „Выпрямила“ писатель показывает людей, „скомканных“ как русской действительностью (крестьяне-новобранцы, народник Тяпушкин), так и западноевропейским капиталистическим строем, где царствует мнимая „правда“, где „всё одно унижение, всё попрание в человеке человека“. Но пафос „Выпрямила“ – в мечте о лучшем будущем русского народа, о „выпрямленном“ человеке, свободно трудящемся на своей земле, освобожденном от несправедливостей правительственных властей и „жестокостей“ капитализма…»