Точно. На мое двадцатилетие. В тот день я привезла немного закуски и бутылку коньяка в институт, где шла сессия заочного факультета, и мы с однокурсницами все культурно употребили на перемене перед последней парой.

В обед, уже дома, я убедительно скрыла свое опьянение, и мама щедро налила мне водки на семейном сабантуйчике. Она взяла с меня слово, что на работе я выпью символический бокал шампанского и больше ни капли.

И куда делось мое обещание? К девяти часам вечера оно растворилось в бутылке шампанского. Я начала всем подряд объяснять, что у меня день рождения, шутить с покупательницами и приставать к покупателям. Девочки усадили меня в нашу подсобку-столовую и не давали из нее выходить. К двенадцати часам я уже ничего не соображала, не могла говорить и только мило улыбалась, заваливаясь то вправо, то влево, с намерением улечься на детском диванчике. К трем часам мне это удалось.

А в девять утра пришла новая смена, и все началось заново. Конечно, не в таких объемах, как вечером, но в меня влили не меньше двухсот граммов водки.

Вот тогда-то во мне и проснулись три моих разноцветных голоса. На секунду отвлекшись от стола, я минуты три смотрела на часы. И вздрогнула от внутреннего понимания.

Оранжевый голос опасности колотил в голову: «Помрешь, дура пьяная, от алкогольной интоксикации!» Более скромный голосок пищал, что неприлично находиться в подобном непотребном состоянии — стыдно. «Да фиг с ним, со «стыдно»! — очнулся болотный голос. — Все в этом состоянии или были, или будут. А вот что некрасиво и маме будет неприятно, это — да!» И все объединились в один голос:

— Вали отсюда!!!

С раздвоенным зрением, трясущимися руками, я нащупала телефон и набрала номер.

— Мама, бросай работу, мне плохо.

— Что с твоим голосом? Маша, ты где? — Мама запаниковала, и я слышала, как она, держа трубку у уха, стала собираться. — Адрес диктуй!

— Я на работе.

И это все, что я могла сказать. Трубка из моей руки выпала, и кто ее подобрал, я не знаю. Так же не знаю, как мама довезла меня до дома, до которого от работы было метров двести.

Вечером того же дня я проснулась в состоянии… неописуемом. Это объяснить нельзя, это нужно пережить. Сердце билось во всей груди и под горлом. Тело скрючивало судорогами, пальцы сводило. То есть классический астенический синдром.

По-хорошему надо было вызывать «Скорую» и ставить капельницу. Но мама решила иначе. Она лечила народными средствами. На пол-литра капустного рассола семьдесят граммов водки и кружка воды. Вливала в меня насильно. На следующие пол-литра, но уже помидорного рассола — пятьдесят граммов водки и еще кружка воды. Третьи пол-литра были огуречного рассола и тридцать граммов водки. Само собой — кружка воды. И большая кастрюля рядом с кроватью.

Как же меня выворачивало! Как трясло и колбасило!

Спать не могла. Проваливалась на пять минут в забытье и опять мучилась.

И только на вторые сутки я начала обливаться потом. Мама перекрестилась — организм начал выводить токсины.

Само собой, до двадцати пяти лет я ничего крепче слабого пива не пила.

Сейчас состояние было таким же отвратительным.