Идешь по улице, как отверженная. За высокими заборами лают собаки, у некоторых квохчут куры, обязательно в нескольких домах дрелят нескончаемый ремонт. Перекрикиваются дети, играет музыка. А ты идешь совершенно одна под недобрыми взглядами камер слежения на каждом столбе.

И только два последних дома поселка, мой и Иришин, огорожены не пуленепробиваемыми ограждениями, а стандартными заборчиками с просветами, чтобы видеть проходящих мимо людей, проезжающие машины, да и вообще окружающее пространство.

При моем настроении, когда опухшее от двухдневных рыданий лицо истолкуют только в одну сторону — запой, когда видеть рыбьи равнодушные глаза богатых соседей не хотелось совершенно, я выбрала путь «по огородам». И видеокамер здесь меньше, и оградки часто сетчатые, открывающие вид на растущий лес. У некоторых, правда, вид портили навалы мусора с пластиковыми бутылками и старыми покрышками, но это исключение. В поселке вид что «спереди», что «сзади» берегли и мусор вывозили три раза в неделю.

Пройдя по тропинке «по задам», я повернула к своему участку. У калитки, на старой лавочке, кто-то сидел. Я думала — Толик или, не дай бог, Кирилл приехал и пришел в пятый раз мириться. Но нет, это был Алексей, Иришкин приятель.

В синевших сумерках он казался неестественно красивым. У меня даже сердце екнуло от непонятного, древнего испуга.

Открыв калитку, я вошла и заперла ее на щеколду. Алексей молча смотрел на меня, как бы примеряясь к чему-то, привыкая. Я ждала, не начинала разговор. Не зря же парень приперся к нам на участок на ночь глядя, да еще и сидит на самой дряхлой лавчонке, перенесенной на задний двор из-за моей привычки ничего зазря не выкидывать. А он молчал. Я, исключительно из вежливости, остановилась напротив него.

— В дом пойдешь или здесь сидеть останешься?

— Мне поговорить с тобою надо. Так и думал, что задними дворами пройдешь.

Не от слов, а от голоса, от странно, по-звериному засверкавших глаз мне стало окончательно жутко.

— Почему здесь, а не в доме?

Больше всего мне не хотелось оставаться наедине с Алексеем. Мне вспомнились слова Ириши: «Я его хочу. Всегда и везде. Но я его боюсь». Так вот я теперь тоже забоялась Алексея, но сексуальных чувств я к нему не испытывала.

— Сядь. — Алексей хлопнул по растрескавшемуся дереву лавочки. — Говорить будем здесь.

И тут я, которую заставить сделать что-либо против моей воли практически невозможно… покорно села рядом.

От Алексея как-то странно пахло. Не мужчиной, а пластиковым манекеном, дорогим и бездушным. Он чуть нагнулся и, глядя не в глаза, а внутрь меня, очень спокойно сказал:

— Хочешь сделать аборт?

— Да.

Я даже не возмущалась расспросу, на который Алексей не имел никакого права. Ни мужского, ни дружеского, ни, в конце концов, даже медицинского.

— Не надо. Выходи за меня замуж.

Проморгавшись, я уставилась на Алексея.

— И на кой ляд тебе такое счастье, как я? — И добавила: — Только честно.