Пока Оля, Алдона и сопровождавшая их Римма составляли опись пропавшего, Наташа и Асояны сидели под дверью кабинета, а Петя катался по коридору, разглядывая всё: стены, двери, наглядную агитацию. Когда пошли на выход, Петя потянул девочку к стенду «Их разыскивает полиция: «Донна, смотри!» Это Римма так её звала: «Донна Альдонса», потому что была она похожа на бабушку Татьяну, такая же черноглазая и темноволосая. А Пете легче было произнести «донна», чем Алдона. Девочка посмотрела на стенд, взвизгнула: «Деда Петя, ты гений!» и понеслась назад к кабинету. Минуты через две полицейский за плечо вытащил её из кабинета, довёл до выхода и сдал на руки бабушкам-дедушкам: «Наглая девица, но глазастая!» Нисколько не обиженная, Алдона скомандовала: «Поехали быстрее, там уже вызвали группу захвата!» Эдик сказал: «Легче дворами пешком дойти, чем коляску загружать». Алдона крикнула: «Погнали!» и покатила коляску по тротуару. И дед с внучкой показались во дворе, когда остальные ещё не успели выгрузиться из машины у парадного. Не дойдя до своих, Алдона свернула к детской площадке, где сидел в своей коляске Толик, а рядом на скамейке его мама, и стала взахлёб, размахивая руками, рассказывать, что в полиции уже знают, кто их обворовал, и сейчас приедут арестовывать уголовника из дома напротив, которого узнал участковый, и его подельника, находящегося в розыске, которого узнали по фотографии дед Петя и Алдона. Толик двинул коляску к месту проведения операции, но его мама подскочила и стала убеждать детей, что полиция всё оцепит, что лучше наблюдать сверху, из их окна. Поскольку окна Олиной квартиры выходили на другую сторону, Алдона напросилась к Толику в гости, вместе с дедом, естественно. Глядя им вслед, Алик сказал: «Петя наш совсем в детство впал». Римма помотала головой: «А может, он всегда таким был? Изображал мачо, потому что считал, что таким он интересен окружающим. А сейчас он стал самим собой». Эдик с уважением взглянул на жену отца: а она неглупа! Он не слишком хорошо знал старика до болезни, но слышал, что тот при живой жене приставал к её подругам. Ближе узнав его после смерти Татьяны, Эдик подумал, что, пожалуй, весь Петин прежний кобеляж из разряда «говорит о том, что делать не может».

Вернувшаяся от Толика Алдона принесла почту и массу впечатлений. Она трещала без умолку, а Петя с азартом её дополнял. Они в окно всё видели! Права Толикова мама, всех соседей от второго корпуса отогнали, а в окно всё отлично было видно! Группа захвата была в масках и бронежилетах! Всё чёрное! Но не стреляли. А Толик снимал видео! Он потом всё для нас перепишет! Вот вернёт полиция наш ноутбук, и вы все посмотрите! А ещё мы играли в настольный футбол, и деда Петя всех победил!

Приехали Даша и Саша, привезли старенький ноутбук: «Поставим временно, а то нельзя же без видеонаблюдения». Потом все смотрели Алдонино кино. Она азартно подпрыгивала за спинами старших: «Я Ульянке пошлю! На Кипр она поехала, задавака! А у нас в Питере покруче будет!» Наташа сказала: «Давай на телевидение эту запись продадим». Алдона обрадовалась: «Давай! Только это не наша запись, а Толика!» «Значит Толик деньги получит!»

Пока все шумели, Эдик отступил в коридор, желая незаметно смыться, но увидел, что Оля праздно сидит за столом на кухне, и свернул туда: «Тётя Оля, тебе плохо?» «Ничего, Эдичка, просто я расстроена». Он взял из её рук письмо: «Можно?» — и просмотрел его по диагонали. «Кто эта Валя?» «Соседка моя. Она моложе меня на год, но мы дружили в детстве. Лет сорок не общались, как маму похоронила и ездить на родину стало не к кому. Когда это всё случилось, я подумала: а вдруг Валя что-нибудь знает о моём отце? Может, мать её что-то говорила, она дружила с моей мамой по-соседски. А что Валя могла умереть, об этом я не подумала. Представляешь, мать её жива, а Вали уже десять лет нет». «Тётя Оля, а может, встряхнёшься, слетаешь туда? Видишь, внучка пишет, что не сегодня-завтра бабуля с белым светом простится и очень тебя увидеть хочет. Отдашь последний долг старушке, а заодно расспросишь её о своих родителях». «Нет, Эдичка, на кого же я своих стариков-разбойников оставлю? Вернусь — а тут утро стрелецкой казни: ОМОН, группа захвата, танк на лестничной площадке и гора трупов со следами электрошокера на теле. И Петя с Алдоной, в наручники закованные». Послышалось фырканье. Стояли в дверях Алдона с Петей, обнявшись. «Ой, Петя, как ты без ходунков?» Эдик засмеялся: «Не видишь, Алдонка за подпорку».

Войдя в дом, Эдик заглянул на кухню и удивился: Карина жарила котлеты. И это с её приверженностью здоровому питанию и бесконечным попыткам похудеть! «Ты что, махнула рукой на личную жизнь?» Она, не поворачиваясь и не срываясь, как обычно, тихо ответила: «Мне мама сегодня приснилась». «И что?» «А сегодня её день рождения. Вот, решила помянуть. Тебе позвонила, тёте Свете, тёте Алле, соседей позвала, коллег маминых. Тёте Оле весь день звоню. Помоги её разыскать». Эдик прислушался к себе и желания язвить не обнаружил: «Карин, тётя Оля сегодня в Калининград улетела. А отцу ты не звонила?» «Нет». «Твоё дело. Но неудобно будет перед гостями». «Позвони, а?» «Я могу. Но как-то естественнее, если это будешь ты». Чудо! Карина сунула ему в руку лопатку и стала звонить. «А что ты одна?» «Тётя Света обещала пораньше прийти». «Это не дело. Не будешь возражать, если я молодежь привлеку?» Карина не то крякнула, не то зашипела, не то подавилась, но промолчала. Чудеса продолжались.

Как всё мирно прошло! Даша чистила картошку, Саша пылесосил комнату Эдика, в которой решили накрыть стол, а сам Эдик направился за продуктами. И за столом никто не язвил, не орал, не прожигал взглядом. Первая сорвалась Карина, наорав на сына. Но было это уже когда ушли коллеги, потом соседи и Алла, и только Света задержалась, чтобы помочь убраться, да отец что-то уточнял у Даши по поводу компьютера. Когда крик начался, Света демонстративно сняла передник, бросила его на стол и уселась на диван: «Что ж вы тормозы такие! Тётя Алла вся извертелась в ожидании истерик! А вы два часа прособирались!» Карина пошла на попятный: «Тётя Света, ну что поделаешь, кавказский темперамент!» «Ой, девочка, не мели ерунды. Это проничевский темперамент, а не кавказский. Я отца вашего сколько знаю? Да пятьдесят лет будет на Октябрьские! Ни разу он при мне голоса не повысил. Я и деда вашего знала. Вполне выдержанный был, хоть и адмирал. Зануда, но не псих». «Так мы психи, — опять завелась Карина. — И не смей говорить плохо о моей маме хотя бы на её поминках!» «Поняла. Твоему папе, чтобы дождаться от тебя доброго слова, надо умереть». Старший Асоян встал и сказал: «Поехали, Светка, я тебя домой завезу». «Не обижайся, Алик, но надо же им когда-нибудь сказать, как они со стороны выглядят».

Подымаясь по лестнице, Алик посмотрел на часы. Было уже начало двенадцатого. Наверное, все уже спят. Кроме Риммы. И точно, едва он открыл дверь, как жена выглянула из кухни: «Что так поздно? Не проголодался?» Он ей тоже вполголоса и вопросом на вопрос: «Все спят?» «Угомонились. Гости у нас сегодня были. Эти… из посёлка». «И как?» Римма засмеялась: «Приятные люди. Вот, пирог капустный под полотенцем. Вместе пекли, Любовь Алексеевна рецептом поделилась, попробуй. А старики-разбойники в сквере сидели». «Так-таки и сидели?» «Ага, на скамейке. А ребятишки на колясках катались. Вот удивительно! Сколько Петю знаю, никогда у него друзей не было. А с Алексеем Степановичем он разговаривает, смеётся. Неужели рыбалка — такое объединяющее дело?» «Там с детского футбола началось. Скорее, объединяющее начало — дети, Алдона прежде всего». «Ладно, у нас всё нормально. Ты-то как?» «Да Светка, понимаешь, разборку затеяла. Отчесала деток моих, будь здоров». «Что, прямо на поминках?» «Да нет, после. И, надо отдать должное, не она начала. Но продолжила очень умело. Понимаешь, если бы она стала орать, они бы её переорали. А она так тихо, размеренно. Парни только глаза пялили. А Каринка рыдала! Света сказала, что никто из них не может семью создать, потому что любить и прощать не умеют, что за шестнадцать лет так и не разъехались, потому что нравится им как паукам в банке на этих квадратных метрах друг друга кусать. Чтобы Даша тридцать три раза подумала, прежде чем судьбу свою с Сашкой связывать. Чтобы попробовала на квартире с ним пожить вдали от матери и дяди, может, при их отсутствии он начнёт на неё кидаться». «А что, не исключено», — вздохнула Римма. «Я тоже так подумал, Римма. Господи, что же мы с Татьяной натворили со своей жизнью! Как детей воспитали! Ведь нельзя было в такой нелюбви жить…» Римма остановила его: «Ладно, Алик, что об этом говорить. Пролетела жизнь. Ты лучше скажи, чем Светкина разборка закончилась». Асоян оживился: «Мы все считали, что Светка такая ограниченная, с лёгким характером. А она человек здравый и практичный. Пока за столом сидела, вызнала у соседей, что они ищут вариант расширения жилплощади. И предложила моим деткам как первый этап расселения взять доплату и скинуться на студию одному, а двоим переехать в соседскую двухкомнатную». «И кто этот счастливчик?» «Ни за что не догадаешься! Мы предполагали, что либо Сашке, у которого семья наклёвывается, либо Эдику, потому что естественней остаться в общей квартире матери и сыну. А Карина сразу слёзы высушила: я старше всех! Мне нужен покой! Парни подозрительно быстро согласились, и даже о доплате не очень торговались. А у Карины, похоже, есть и денежки, и вариант жилья получше чем студия. Завтра с утра буду её сопровождать». «Это вы до такой поры торговались?» «Да нет, я Свету домой завозил, а там ремонт на трассе. А потом домой поехал машинально. Только у гастронома вспомнил, что мы у Оли ночуем. Да, слушай, Света на Эдика бочку катила про какую-то девушку, которую он всё подкалывает, вместо того, чтобы доброе слово сказать. Откуда она про Эдика знает? Она тебе не говорила, что за девушка?» Римма прыснула: «Есть Эдику в кого быть дуболомом». «Наташа?! Она очень хорошая девочка. Чересчур хороша для Эдика. Неужели он ей нравится?» «Конечно, нет. Вот если бы он, как Светка сказала, добрых слов не жалел, она бы на него внимание обратила. Несчастный недолюбленный ребёнок. Ты когда-нибудь слышал, как она с дедом воркует по телефону? А они знакомы-то всего ничего. Но её просто поражает, что ему всё о ней интересно. В общем, от всей души желаю ей счастья. Эдик его дать не может».

На следующее утро и дед, и внучка были не в духе. Римма нервничала: Петя не стал завтракать, а только запил таблетки чаем, Алдона, надутая, лениво ковырялась в каше. «Да что это с вами, — не выдержала Римма. — Ладно, Петя, взрослый человек, имеет право задуматься. Ты-то, Алдона, что капризничаешь? Что я бабе Оле скажу? Что голодом тебя морила? Ну! Что киснешь?» Алдона подняла на неё глаза: «А вдруг бабы Олин самолёт разобьётся?» «Нелепый ребёнок! Баба Оля звонила из Калининграда от дяди Славы! Ты же сама с ней разговаривала!» «Да-а, ей ещё в Черняховск лететь!» «Не лететь, а ехать! Дядя Слава её в машине отвезёт, — посмотрела на часы и добавила. — Да отвёз уже! Это вы с дядей Петей лодыри на отдыхе, а баба Оля рано встаёт».

Когда Асоян открыл двери Олиной квартиры, его встретила непривычная тишина. В этом доме всегда были гости, всегда какие-то разговоры, смешки, стук ходунков, бряканье посуды, шипение чайника. А сейчас — только шум машин за приоткрытым в зале окном. Хорошо, что босиком прошёл: прикрытая покрывалом, на диване спала Римма. На цыпочках он прошёл на кухню и потянулся к чайнику. «А может, супчика?» В дверях стояла, моргая, Римма. «Ох, прости, родная, я тебя разбудил. А где все?» «На теплоходе плывут».

За обедом Римма рассказала мужу, что «старый и малая» закапризничали. Алдона просто затосковала без любимой бабушки, а Петя никак не кололся. Спасибо, пришёл Эдик и догадался сходить к Толику и расспросить его. Оказывается, Петя позавидовал Алексею Степановичу, ему жена сняла дом в Утятине на месяц, и через несколько дней везёт его туда рыбачить. «Степаныч его приглашал, но Петя понимает, что в его состоянии не может навязываться малознакомым людям. Но с досадой справиться не мог. А Эдик им организовал водную экскурсию, чтобы настроение поднять». «Они втроём отправились?» «Если бы!» — сердито ответила Римма. «Понял, — засмеялся Асоян. — Эдик Наташу пригласил». «Чему ты радуешься?!» «Не сердись, Римма. Не вижу повода радоваться или огорчаться. Сама сказала, что соблазнить эту девушку можно добрым словом. А он просто попросил у неё помощи. Ведь за нашими героями нужен глаз да глаз». «Он ещё Толика с его мамой пригласил». «Вот видишь, на каждого хулигана по надсмотрщику».

Вечером, когда Римма уже начинала волноваться, что путешественники до сих пор не вернулись, Альберт решил её отвлечь: «Ты вот говоришь, что Алдона дружит с ребятишками моложе её, и это признак инфантильности. А, по-моему, это просто желание себя сохранить. Её сверстницы меряются дорогими гаджетами и модными тряпками. На этом рынке ей не конкурировать. А с дворовыми ребятишками она радуется собственным достижениям, но и за других тоже. Ты вспомни, как она гордилась, когда маме Толика на карту перечислили гонорар за видео! И все ребятишки хвастались, какой у них сосед крутой, что даже не телевидении подработал! До приезда Алдоны Толик сидел сычом под охраной мамы рядом с детской площадкой. Не то, что им ребятишки брезговали, просто считали, что он другой. А теперь они его зовут в игры, то судить, то планы строить. Домой к нему ходят, там в настольные игры играют. Позавчера он местного чемпиона в шахматы обыграл. А ещё кофемолку соседке починил. Хорошая у нас девочка!» «Да, она добрая». «Вот и Наташа добрая. И к Оле она не за добрым словом, а помочь приходит. Ну, хочется ей быть нужной! Не по указке старших действовать, а по велению собственного сердца».

Загремели ключи в двери, загалдели экскурсанты. Влетела на кухню Алдона: «Ой, чем-то жареным пахнет! Сейчас умру от голода! Ой, чебуреки! Чур мне три… нет, четыре». «Ну вот, — вздохнула Римма. — Либо от голода помрёт, либо от обжорства лопнет. Совершенно невозможно без Оли».

Удар по ноге и вой! С колотящимся сердцем Римма вскочила. На диване между ней и Олей стояла на четвереньках Алдона и вопила: «Баба Оля!» В спальне орал Петя. Прибежал Алик: «Ты что творишь, малахольная!» Сдёрнул девчонку за подмышки с дивана: «Бабушек передавишь!» Побежал в спальню успокаивать Петю. Глядя ему вслед, Алдона сказала: «Модные у деда Алика труселя, боксерс. Надо такие деду Пете купить», Римма рухнула назад на диван и захохотала. Оля тоже хохотала, выговаривая сквозь смех: «Наконец-то я дома!» А Римма ей вторила: «Алдона, в наши времена они назывались семейные!»

Оля прилетела внезапно, никого не предупредив. Вернулась уже после полуночи, когда все спали. Римма попеняла, что не предупредила, они бы с Аликом встретили, отвезли и уехали домой. Оля отмахнулась: «Что мы, вдвоём на диване не поместимся?»

После завтрака и раздачи сувениров Алдона с Петей надели подаренные тельняшки и отправились во двор форсить. Римма сказала: «Всё, давай рассказывай, пока кто-нибудь не пришёл». Оля кивнула: «Да, дела… я ведь родную племянницу повидала… и внучатую племянницу. А вот ничего к ним не чувствую! В общем, это я бы назвала дурацкой историей, если бы речь шла не о моих родителях».

Когда Оля вошла в квартиру Екатерины Андреевны, её прежде всего поразило застывшее в ней время. Ничего не изменилось за последние сорок лет. Да и раньше, когда она была маленькой, и это был её мир, тут ничего не менялось. Потом она поднялась на второй этаж, где прежде жила её семья, а теперь жила Валина дочь с очередным мужем и дочерью от первого брака, девочкой, как теперь говорят, с особенностями в развитии. И тут было всё то же, даже мебель осталась мамина, вернее, та, что стояла здесь ещё при немецких владельцах дома. С соседкой ей удалось поговорить. Она была в ясной памяти и умерла на следующий день. Вот вкратце то, что она рассказала.

Оля всю жизнь считала, что мама и бабушка были узницами концлагеря. Когда-то слышала об этом, но больше никогда не переспрашивала. Оказалось, что это не так. Перед войной Олина мама закончила семилетку и собиралась поступать в техникум. Но после оккупации их угнали в Кенигсберг, в арбайтсамт, где богатые фрау выбирали себе рабов. К счастью, девочку с матерью не разлучили, и три года они работали в имении, занимаясь привычной деревенской работой: в поле, на ферме. Жизнь была голодной и бесправной, но, по крайней мере, выжили. На недолгое время они оказались в концлагере после освобождения, но это было просто временное жильё, пока их проверяли и оформляли документы. Там кормили, ворота были открыты, они свободно выходили и возвращались. В комендатуре дневальный признал в матери землячку, которой страшно обрадовался. Он рассказал, что их деревня Полюны полностью разрушена, и возвращаться некуда. Он же посоветовал остаться в Истербурге и пристроил женщин в строительную бригаду. Через несколько лет девушка даже поступила заочно в строительный техникум. А потом познакомилась с Иваном Быкадиновым и вышла за него замуж. Он после демобилизации тоже не стал возвращаться в родной Воронеж, потому что его жена и двое сыновей погибли под бомбёжкой. Родилась Оля. Может быть, жизнь семьи сложилась бы иначе, не появись у них новая соседка.

Юную Екатерину Андреевну после педагогического техникума направили в Черняховск. Квартиру ей дали. И сразу она влюбилась в видного соседа. Сначала только таращила на него свои чёрные глазищи. Потом стала его навязчиво преследовать. Мужик слаб, и Иван стал иной раз захаживать к соседке. Когда Катя забеременела, она объявила об этом Ивану и потребовала, чтобы он расстался с женой. Но он об этом и думать не хотел! Начались скандалы. Причём, что удивительно, истерики закатывала юная учительница, а грубая бригадирша строителей только сжимала зубы. Несколько месяцев продолжался этот ад, потом сказала она мужу: «Уходи!» И он уехал на родину в Воронеж, и больше вестей не подавал. То есть это семья так считала. На самом деле, было письмо, которое перехватила ревнивая Катя. Спустя 60 с лишним лет она вручила это письмо дочери адресата. А мама Оли до самой смерти сохраняла с соседкой приятельские отношения, всячески подталкивая дочь к дружбе с единокровной сестрой.

Ещё до озвучивания этой нелепой истории Оля почувствовала какую-то фальшь в давней знакомой. И на расспросы Екатерины Андреевны не стала откровенничать, а соврала, что лишилась квартиры, и теперь ухаживает за парализованным, чтобы иметь жильё. «То есть он помрёт, а квартира вам достанется?» — спросила жадно Катина внучка. «Нет, я получаю зарплату, а жильё не моё», — осторожно ответила Оля. Родственницы были заметно разочарованы. То есть бабка Катя хотела, чтобы одинокая Оля помогала её беспутной внучке и придурковатой правнучке! После всего хорошего, что она семье Оли сделала! В общем, Оля ночевать в Черняховске не захотела, а вернулась со Славой в Калининград. Назавтра внучка позвонила и сообщила, что бабка померла, просила помочь. «Я приеду на похороны», — ответила ей Оля. После похорон рассказала о банкире Быкадинове, просила быть осторожнее. Рассказ молодая выслушала с недоверием. Попросила помочь с деньгами. Оля отказала. Тогда она потребовала «вернуть письмо моего дедушки». На это Оля ответила: «Да, он был твоим дедом, но мне он был отцом. И писал он не твоей бабушке, а моей матери».

А в письме Иван Быкадинов писал своей Марусе, что, приехав в Воронеж, посетил то место, где прежде стоял его дом. Встретил соседку по дому и узнал, что после бомбёжки из-под завалов извлекли не три тела, а два. Один из сыновей оказался контуженым, но живым. И после госпиталя его определили в детдом. Что через год после войны сюда приезжала Иванова родная сестра Ульяна, которая сказала соседке, что заберёт племянника. Некоторое время Иван ездил по области, пытаясь найти детдом. Ребёнка дважды переводили. В списке Борисоглебского детприёмника был указан воспитанник Быкадинов, но без имени. А в Добринском детдоме он был в списке как Дима Быкадинов. Этого Диму усыновила Ульяна Кожевникова, жительница города Утятин. С мыслью «Игорь или Федя?» Иван отправился в Утятин и просил в письме жену написать в Утятин до востребования, согласна ли она принять его с сыном. Катя не созналась, но Оля предполагает, что Катя написала о Марусе какую-нибудь гадость. Больше писем от Ивана не было.