Уайлдмен. Покажи мне, что вы делали.
Бетти Мей. Тогда дай мне встать.
Уайлдмен. Ты все еще мокрая.
Уайлдмен. Какой у него член? Толстый или тонкий?
Бетти Мей. Я бы сказала, средний. Я не знаю. Не так уж много я их видела.
Уайлдмен. По сравнению с моим. Уайлдмен. Немного короче.
Уайлдмен. Ты дрожишь.
Бетти Мей. Не могу больше!
Уайлдмен. Я хочу, чтобы ты кончила так.
Бетти Мей. Не знаю, смогу ли.
Уайлдмен. Сможешь. Если я хочу, ты сделаешь это.
Теперь это уже была не Бетти Мей. Это была Пандора. Я заново проигрывал сцену в бунгало, как я вошел в Пандору сзади и коснулся ее глубин. Я помнил, как она приняла меня. Это был момент полного повиновения, физического понимания. Я помнил свои угрызения совести. Мне нужно было снова держать ее в объятиях. Я принадлежал ей, мы принадлежали друг другу, мы были друг в друге.
Бетти Мей приглушенно вскрикнула. Тугой узел ее тела развязался, как разматывается клубок ниток. Твердое сопротивление превратилось в мягкое желание. Она крепче прижалась ко мне. Мы двигались в унисон. Бетти Мей задрожала. Она не могла уже следовать ритму ритуальных движений. Она ослепла и оглохла. Она не помнила свое имя, где она и с кем. Она не существовала. Она исчезла. Ее уничтожили. Молча. Благодаря связи Бетти Мей с Хэммондом я дотянулся до Пандоры… Вокруг нас не было мира, не было дьявола. Была только наша плоть, а плоть – это печаль.