На подпись упала капля дождя, и на ее месте расплылась серая клякса, но сомневаться по поводу имени автора записки не приходилось. Стоуну стало так приятно, что к нему обратились за помощью, что он даже слегка устыдился, ведь нельзя же радоваться, когда с юной девушкой стряслась беда.

– Я отправлюсь туда немедленно, – сказал он.

– Тогда поезжайте со мной, сэр. Я подожду, пока вы сходите за пальто.

– Это вовсе не нужно, – пробормотал Стоун.

Ему было неловко признаваться, что такого предмета в его гардеробе не было, но при этом он еще не докатился до того, чтобы утащить одежду кузена. Найджел понадеялся, что в скромности его костюма кучер увидит самоотверженное стремление помочь ближнему, а не крайнюю нищету. Раздался гром, и небо рассекла молния, но Стоун уже сбегал вниз с крыльца.

Этот самый раскат грома разбудил наконец Реджиналда Каллендера. Он выругался и так поспешно сел, что у него тут же заныла спина. Простыни были пропитаны его потом и начинали попахивать. Все тело у него чесалось, с самого момента пробуждения его била дрожь. Шум дождя вызвал у Каллендера дикое желание пробежаться по Лондону голышом, чтобы ливень отмыл его дочиста, но рассудительности все же хватило на то, чтобы счесть эту затею не вполне разумной.

Каллендер забрался под стеганые одеяла, закрылся с головой простыней, безуспешно пытаясь спрятаться от мира. Но теперь, придя в сознание, он не мог больше лежать без сна, наедине со своими мыслями. Мысли о злой своей судьбе не покидали его даже в собственной постели. Оставаться в ней было уже невозможно.

Он вылез из кровати. Воздух был прохладен, и Каллендер задрожал. Он позвал слуг, хотя и понимал, что их здесь больше нет. Потом он стал звать кузена Найджела, но тот не отзывался. Реджиналд ощутил себя совершенно заброшенным.

Дом казался ему слишком большим. Ему внезапно, без всякой причины, стало страшно. Быть крошечной частицей, затерянной в огромном пространстве… Это было невыносимо.

Он натянул одежду, которая попала под руку, и глотнул из бутылки, стоявшей возле кровати. Каллендер благодарил небеса за дядюшкин погреб, который достанется ему, пусть даже весь дом продадут за долги, и с ужасом думал о том дне, когда вино закончится. Он снова выпил и услышал, как по стеклам стучит дождь.

Но какое ему дело до погоды, когда в душе такое смятение. Ему хотелось убежать от этих стен и от собственных воспоминаний. По сравнению с ними гроза казалась сущим пустяком.

В голове у него звучала песня, и ее мелодия, при всей своей бессмысленности, многое ему говорила. Контрапунктом к ней тяжко звенели обиды и взаимные упреки, воспоминания о вечере, когда он совершил и сказал столько непростительных вещей. Будет разумнее, решил он, позволить увлечь себя нотам сладенькой и пустой песенки, а об остальном забыть. Пошарив в карманах, он нашел несколько шиллингов, а потом нетвердой поступью спустился по лестнице и вышел под потоки дождя. На кэб у него денег не хватало, но в «Хрустальный башмачок» он и пешком мог найти дорогу.

Путь туда был похож на галлюцинацию. Со всех сторон падал занавес из воды, а возле бордюров она взлетала сверкающими фонтанами. У каждого газового фонаря сияла радуга, в тумане мерещились призраки. Дорога утомила его, но он был слишком измотан, чтобы позволить себе отдохнуть. То и дело его окатывали водой колеса проезжавших мимо экипажей, но он и без того промок до нитки. Наконец, мокрый и растрепанный, Реджиналд Каллендер добрался по пустынным улочкам к заветной цели.

Стеклянные шары над колеблющимися огоньками, обрамлявшие вход в «Хрустальный башмачок», показались Каллендеру райскими звездочками. Пройдя по грязи, окуркам сигар и апельсиновым коркам, он оказался возле арки, уплатил шиллинг и вошел в бар.

– Не возьмете для нас бутылочку шампанского?

Каллендер отпихнул от себя проститутку и стал подниматься на балкон. В этом заведении порядка не было никогда, но сейчас ему показалось, что вокруг царит просто чудовищный хаос. Все лица напоминали ему искаженные дьявольские физиономии, в каждом голосе слышалась издевка. Он смутно осознавал, что кое-кто поглядывает на него с презрением, как на промокшую небритую тварь, в какую он и превратился, но разве это имело значение теперь, когда он понимал, что где-то совсем близко находится Салли Вуд.

– Джентльмены, прошу вас, делайте заказы! – раздавался неприятный голос среди табачного дыма, запаха несвежего пива и дешевых духов.

В благополучной своей жизни Каллендер мог бы на такой призыв не обратить внимания, но теперь, оказавшись нищим, он чувствовал себя просто обязанным взять бокал пива. Девица с пышными руками и неинтересным лицом предложила ему купить конфет из стеклянной банки, но попятилась, увидев выражение его лица. Оркестр заиграл простенькую мелодию, и Каллендеру она оказалась знакома. Боги были все же на его стороне. Это была песенка Салли.

Да, это была она, развязно вышагивающая туда-сюда по сцене в алом платье вызывающего фасона. Салли выкрикивала свой гимн, задрав юбки так, что видны были подвязки чулок, и Каллендер стал мечтать о том, что находилось выше подвязок. Он спросил себя, сколько еще мужчин лелеют те же мечты, а может, и те же воспоминания; Каллендер всех их ненавидел.

Кто-то похлопал его по спине и дал ему бокал бренди; он даже не заметил, кто это был. Когда Салли пропела заключительную ноту и сделала низкий реверанс, – каким же глубоким было декольте ее платья, – он так и остался стоять, во все глаза глядя на нее, тогда как все остальные мужчины, находившиеся в «Хрустальном башмачке», разразились неистовыми криками и аплодисментами. Он не шевельнулся и тогда, когда Салли соскочила со сцены, ловко прошла между музыкантами оркестра, пробралась сквозь толпу, кого оттолкнув, а кому игриво дав пощечину, и поспешила на балкон с барной стойкой. Пройдя в нескольких футах от Каллендера, она остановилась возле какого-то мужчины с желтоватым лицом и седыми бакенбардами. Возле него на стойке стояла бутылка шампанского, и, когда подошла Салли, он налил ей бокал. Лицо ее разрумянилось, каштановые волосы были распущены.