На закате четырнадцатого дня зимы кенцирское войско подошло к месту, где дорога круто сворачивала на восток, следуя изгибу реки. Той ночью бойцы расположились рядом с древней мощеной тропой. На рассвете пятнадцатого дня люди вброд перешли Серебряную и зашагали по высокой нетоптанной траве к югу, в запретные холмистые земли.

Тепло не уходило, горы стояли не белые, а желтовато-зеленые, а чистое небо резало глаза голубизной. Низины щетинились сухими, колючими кустарниками, готовыми вспыхнуть от единой искры, но не потерявшими остроту шипов. Между искривленных веток проглядывали белые цветы, на расстоянии выглядевшие прелестно, но вблизи напоминавшие крошечные сдавленные черепа. В сумерках стрекотали миллиарды сверчков; над лощинами клубился туман.

Первая ночь миновала без происшествий.

На второй день люди старались прибавить ходу, насколько позволяла местность, но когда солнце начало опускаться, они все равно очутились в неприятной близости к старому полю боя. Весь день бойцы натыкались на лежащие в траве кости, незамеченные теми, кто обыскивал холмы сразу после сражения, и подбирали их – может, жалкие останки были когда-то гордыми кенцирами, – чтобы позже придать огню. Той ночью у сторожевых костров одни рассказывали страшные истории о несожженных мертвецах, а другие вспоминали горе и стыд от поражения Серого Лорда Ганса. Среди новой армии было немало старых кендаров, выживших в той кровавой сече. Всем было тяжело на душе, и никто не хотел спать, несмотря на усталость.

Донкерри заснул, но беспокойно. Ему снилось, что он, трясясь, опять стоит в покоях Верховного Лорда в башне после того, как дед отрекся от него. «Я не люблю прощать тех, кто шпионил за мной, – сказал Торисен. – Спроси Бура. Но я попытаюсь, если ты пообещаешь никогда больше этого не делать». «Но ты никогда не был в Киторне, не охотился за костями», – смеялись мальчишки. «Малыш, девчонка, кровавая слепота, кровавая слепота…»

Донкерри вскрикнул и проснулся под звуки насмешливого хора. Но нет, это всего лишь сверчки. Его не изгнали. Торисен взял его к себе, вот он лежит тут, в безопасности, под пологом палатки Верховного Лорда. Он все еще принадлежит кому-то и как-нибудь докажет, что чего-то стоит. Донкерри закутался в эту мысль, как в самое мягкое одеяло, и, умиротворенный, снова уснул.

А лорд Каинрон в своем шатре выражал соболезнования несостоявшемуся лорду Кори. Нет, это неправильно, что Верховный Лорд назначил правителем Комана этого тупоголового Демота. Разве сможет теперь семья смириться с таким преднамеренным оскорблением? И как грустно, что знамя чести упало так низко.

Рандир глядел на освещенный парусиновый домик Каинрона и презрительно думал о том, до чего может дойти человеческая глупость. Такая власть – в руках эдакого дурака.

Брендан ходил среди своих людей, обмениваясь там – тихими словами, здесь – усталыми улыбками. Наверное, в сотый раз он удивлялся, зачем вовлек их в это гиблое дело, последовав за молодым и, возможно, безумным лордом из рухнувшего дома.

Близнецы Эдирр сидели перед жаровней и болтали о женщинах, как обычно наедине, оканчивая друг за друга фразы.

В пышно обставленной палатке Ардета Адрик изучал карты, подсчитывая оставшиеся до Водопадов лиги, словно пытаясь хоть как-то сократить расстояние.

Холлен, лорд Даниор, спал.

А к Торисену, бродившему в одиночестве вдоль северной границы лагеря, подбежал, весь в слезах, мальчик Рион:

– Лорд, лорд, скорее! Прапрадедушка Ядрак хочет тебя видеть. К-кажется, он умирает.

Флаги Ярана развевались на вершине холма чуть в стороне, почти за пределами восточной границы. Все инстинктивно выбрали вершины и склоны повыше, оставив низины между холмами лошадям, так что они паслись там под надзором дюжины сопровождающих Войско винохиров. Торисен поспешно протискивался сквозь стадо, Рион трусил рядом. По склонам сверкающими точками рассыпались костры. Ниже туман застилал лощины. И вот они уже снова взбираются на холм, идут мимо ряда молчащих, ожидающих людей Ярана. Торисен отметил, что многие из них уже стары для воинской службы, и вспомнил, что большинство этих кендаров, даже бывшие когда-то солдатами, сейчас прежде всего летописцы и только потом – бойцы.

Из главной палатки вышел Кирен, неся чистую льняную тряпку, которую он бережно расстелил на земле под флагом с Искривленным Деревом. Тяжелый вздох всколыхнул темноту. Юноша вынул нож, надсек себе большой палец и позволил капле крови упасть в центр материи. Потом передал нож Риону. Мальчик сильно полоснул себя по руке, так что кровь брызнула во все стороны, большей частью попав все-таки на середину ткани. Он отдал нож ближайшему кендару и разрыдался.

– Прости, – сказал Торисен Кирену. – Я спешил.