— Много гостей в последние недели, не так ли, Фильбер? — спросил Жак с некоторой издёвкой, которая появилась в его интонациях с тех пор, как тот попытался выпроводить Анну. Девушка напряжённо следила за реакцией мужчин, готовая в случае чего извиниться и увести детей в сторону.

— Конечно, — кивнул мужчина. — Это Анна, — сказал он, обращаясь к своему собеседнику, — она, как и Вы, наша уважаемая гостья. Целительница из Имфи, если я прав? — уточнил он.

— Да, — тихо ответила девушка и ещё раз поклонилась правителю.

— Это же прекрасно, — подал голос тот. Он говорил громко и мягко, так что слушать его было даже приятно и от этого дурное предчувствие Анны только усиливалось. — У нас тоже есть свой врач, думаю, он обрадуется собеседнику, — он задумчиво добавил: — Мы не так давно уехали из Имфи, но я Вас почему-то не помню, хотя мы пробыли там несколько месяцев.

— Я навещала родственников в Мисконе, — ответила она. — Как раз была на пути от них, когда заехала сюда по просьбе детей.

— Это Ваши дети? — спросил мужчина.

— Нет, — вмешался Фильбер, чувствуя, что если не прервет этот диалог, то окажет целительнице уж слишком много чести. — Мадам…

— Мадемуазель, — поправили его.

— Именно. Так вот, мадемуазель поступила крайне благородно, согласившись помочь бедным детям, мать которых оказалась тяжело больна. Прекрасно, что сейчас есть такие люди, не правда ли? — сказал он, взглядом советуя Аннабелль примкнуть ко всеобщей суете. Девушка кивнула и ушла, благодарность в её взгляде показалась Фильберу само собой разумеющейся, но всё же неожиданностью. — Вашему врачу может быть интересно обсудить с ней этот случай.

— Возможно, — кивнул правитель, глядя на удаляющуюся фигуру.

По настоянию Жана Аннабелль вернулась в дом и собрала в корзинку понемногу всего: фруктов, ягод, хлеба и остальной еды, которую не стыдно было представить на общем столе, но в таком количестве, чтобы их семейство не голодало из-за своей щедрости. Пока девушка собиралась, дети пошли к матери. Те несколько минут, что они провели на площади, описывали с удивительным восторгом, порой чересчур вдаваясь в детали. Селена слушала их и с улыбкой кивала. В окно ей был виден лишь маленький кусочек площади, выглядывавший между двух домов, там, чтобы не мешать взрослым, играли дети с собаками. Она желала своим детям хорошо повеселиться, но при этом посмотрела на них с такой жалостью, что Жан уже был готов отменить всё веселье и провести ещё один вечер рядом с матерью несмотря на недовольство Элены. Девочка пыталась искать поддержки у Анны, но та и сама не знала, как лучше поступить. Предчувствие требовало, чтобы она оставалась с Селеной, об этом твердил и её долг, как врача, но другой инстинкт, самоубийственный, шептавший: «Врага нужно знать в лицо», подгонял девушку к двери. В душе у Анны поселилась светлая надежда на то, что новый правитель мог быть и не так плох, как ей казалось, и, возможно, не его ей следовало винить во всех своих злоключениях. Окрылённая этой надежной, Анна хотела найти подтверждение своим мыслям.

Вскоре вся троица вернулась на гулянье. Столы уже ломились от еды и жители деревни с нетерпением ждали торжественной речи Фильбера, после которой можно было бы приступить к трапезе. Соседи переглядывались между собой, принесённая ими же еда вдруг сделалась удивительно привлекательной — то ли торжественная атмосфера добавила ей прелести, то ли это сделало наличие конкурентов. Дети, не стесняясь, брали низкий старт, чтобы как можно быстрее успеть вырваться из толпы и первыми добраться до ароматных пряников и булочек. Анна наблюдала за ними, замечая, как по-взрослому хмурятся детские лица и как ребячатся родители. Эти очаровательные мелочи успокаивали её и девушка почти не обращала внимания на столпившихся во главе стола гостей, жадными взглядами ощупывавших всё и всех. Убедившись, что все в сборе, Фильбер вышел вперёд и, держа в руках до краев наполненный вином стакан, заговорил:

— Вчера к нам пожаловали гости, которым мы не смогли оказать должный приём. Даже узнав их, мы всё равно не можем поприветствовать их так, как они заслуживают, что правда, то правда. Однако Его Величество был крайне добр и простил нам и наше невежество, и нашу скромность, — он обернулся к правителю, тот кивнул с лучезарной улыбкой и слушатели разразились аплодисментами. — Однако он просил, чтобы я не тратил много времени, превознося его заслуги, поэтому просто поприветствуйте Его Светлость, Илария Освободителя.

Прокатилась вторая волна аплодисментов. Анна нехотя пару раз хлопнула в ладоши. На этом торжественная часть окончилась. Люди с чистой совестью подошли к столам. Постепенно начались разговоры. Те, кто сидел ближе к правителю и его свите, задавал вопросы им, остальные же переговаривались между собой, как на обыкновенных соседских посиделках. Анна оказалась ровно посередине — слишком далеко для разговора с гостями и недостаточно близко для разговора с деревенскими, поэтому она делала то единственное, что было возможно в таком положении: смотрела и слушала.

Свита высокопоставленного гостя вызывала вполне обоснованный интерес. Недолго Анна рассматривала каждого из приехавших, но всё же больше внимания было направлено на Илария. Словно подстёгиваемая животным инстинктом, Анна не сводила с него глаз, наблюдая за каждым выражением лица и жестом в попытках различить дружелюбную маску и кровожадную натуру (или наоборот). Но правитель не давал повода для сомнений на свой счёт: он был вежлив со всеми, весел и смеялся, как самый обыкновенный человек. Он всё пытался объяснить жителям Шамони, что такое триумвират и что кроме него страной правят ещё двое и целый парламент, но слишком привыкший к одному монарху народ не принимал новых терминов, а тем более — их сути. Иларий повторял и повторял, беззлобно и терпеливо, отвечая шуткой на шутку с тем самым простым деревенским почтением, что было понятно народу. Анна смотрела на него и нехотя понимала, что была неправа на его счёт. Конечно, когда всё идёт не так, то осуждают в первую очередь того, кто обещал светлое будущее, а не того, кто случайно задел лестницу в небо и из-за которого она упала. Девушка повторяла себе это и на душе у неё становилось совсем легко, тяжкий груз страха и ненависти оставался в прошлом, но приходило недоумение и осознание, что бесследно не может исчезнуть никакая ненависть. Она переродится в недоверие и слабую, кажущуюся естественной, боязливость.

Анна следила за правителем, всё так же не доверяя себе, а юноша, сидевший рядом с Иларием, с тем же чувством наблюдал за девушкой. Он сверлил её тяжёлым пристальным взглядом, вспоминая, где он мог видеть её раньше. В воспоминаниях волчком вертелось «Имфи», но ничего больше его память выдать не могла. Аннабелль не сразу ощутила его взгляд, но, увидев, едва не вздрогнула: худое лицо, холодные глаза, которые были во много раз старше самого человека, показались ей знакомыми. Она даже готова была поклясться, что узнала его. В чертах его всё ещё играло пламя революции, но успокоившееся и ставшее воспоминаниями, терзавшими, как раны от пуль: он, как и многие юноши среди прибывших, так и не остриг длинных, до плеч, тёмных волос, был худ и жилист, и глядел так, что всякий разговор с ним казался поединком. Анне вдруг захотелось уйти и как можно скорее, но стоило ей пошевелиться, как взгляд юноши впился в неё, едва не причиняя боли. Девушка осталась в надежде, что вскоре внимание странного юноши переключится на что-нибудь ещё. Но он сверлил её взглядом до конца гуляния, да и Иларий нет-нет, а поглядывал на гостью деревни.