Окончив с завтраком, она поспешно вышла из дома и отправилась к кузнице. Она находилась на другом конце Имфи и, к сожалению, на дальнем, так что идти до неё по хлюпающим и похрустывающим после ночного морозца дорожкам было не меньше часа. Улицы были пустынны. Редкие прохожие, встречавшиеся Аннабелль, сонно кивали, даже не узнав её. Они здоровались и спешили как можно быстрее пройти мимо, воровато оглядываясь по сторонам. В душе Аннабелль зародилось беспокойство. Слишком уж спокоен был Имфи. Не было играющих детей, лавки были открыты, но витрины пустовали. Даже в единственном на весь городок кабаке, казалось, старались шуметь поменьше. Девушке это не понравилось. Она ускорила шаг, зачастую переходя на бег, словно боясь попасться кому-то на глаза. Но кому? — она и сама пока не знала и в глубине души надеялась, что не узнает.

Старый, но крепкий кузнец Густав, казалось, был выкован из железа не менее искусным мастером, чем он сам. Несмотря на свой возраст, он мог подолгу оставаться в удушливой жаре кузни и работать от рассвета до заката без отдыха. Одни говорили, что у него дар, другие жалели его. Он имел достаточно грозный вид, но все дети в Имфи знали, что если принести ему свежий хлеб и старый кусок железа, то можно получить прекрасную новую игрушку или подарок тонкой работы, на которую массивные мозолистые руки кузнеца казались неспособны. У него был добрый нрав, он любил всех детей, игравших рядом с его домом, и только к собственному сыну у него было особое отношение.

Августу было за двадцать, он должен был уже помогать отцу в мастерской или вовсе заменить его, но вместо этого он сидел на пороге в любую погоду, какая бы ни была, и слушал, как стучит отцовский молот о наковальню. Августа ласково называли «дурачком», он остался в пяти годах, когда с удовольствием гоняются за бабочками или играют в снежки и сидят в доме, с любопытством наблюдая за взрослыми. Густав был разочарован. Он практически похоронил себя в мастерской, куда категорически запретил заходить сыну, но нельзя было сказать, что он не любил своё неуклюжее, глуповатое, по-детски доверчивое чадо. Что бы ни случалось, он защищал Августа, так что если люди и презирали «дурачка», то не смели что-то сказать или сделать ему. Но всякий раз при взгляде на сына в глазах кузнеца читалось разочарование и чувство вины. Он не знал, что делать, но не искал выхода и день за днём продолжал стучать молотом по рыдающему искрами железу, пытаясь хоть на чём-то выместить гнев и вину.

Завидев Аннабелль, он отложил все дела и поспешил встретить гостью. Не успела та поздороваться, как Густав принялся рассказывать о том, как они вместе с Эмилем и Венсаном искали её. Девушка виновато улыбнулась и поспешила сменить тему. Вряд ли что-то могло измениться за последние дни и всё же она спросила, что нового произошло в Имфи, надеясь отвлечься от мучившей её дилеммы на какие-нибудь милые мелочи.

— Да что нового? — пожал плечами Густав, вытирая сухой жилистой рукой лицо и возвращаясь к наковальне. — Тихо всё, заметила?

— Да, чересчур тихо, — согласилась Анна.

— Вот то-то же, что чересчур. Страшно тихо, а всё почему? Знаешь? — он смерил девушку долгим выжидающим взглядом, Аннабелль ответила ему полной любопытства улыбкой, без слов прося продолжить рассказ. — К нам гости пожаловали.

— Эмиль говорил что-то об этом, — задумчиво произнесла она. — Что за гости?

— В том-то и дело. Какие-то они непонятные. Не местные, сразу видно, и говорят не по-нашему, всё шепчутся, ищут кого-то.

— Иностранцы?

— Что? — переспросил старик. Аннабелль повторила. — Не-е-ет, говорят-то на нашем языке, но сложно, вроде твоего. Все с оружием, говорят, что охотятся, но с такими ножами только на войну идти.

— С местными кабанами не повоюешь, — улыбнулась девушка, скрывая волнение. — А они не говорили, кого ищут? Или на кого охотятся?

— Нет, да мы и не спрашивали. Они ведь за последние дни в лес не выходили. Всё сидят в таверне, все пятнадцать человек, да говорят. Иногда расспрашивают, не видали ли мы чего-нибудь необычного. Чудес каких-нибудь, колдовства. И недобро так приглядывают за всеми. Жан говорит, что они всё про ведьму болтали, что в нашем лесу живёт. Тебе ничего подобного не встречалось? — спросил Густав и смерил её вопросительным взглядом. Девушка побледнела, испуганно глядя то на своего собеседника, то в окно, и была уже готова всё рассказать, как вдруг кузнец хрипло рассмеялся. — Будет тебе, я же пошутил! Колдуны в этих местах сто лет назад перевелись. Об этом все знают.

— Да, все, — согласно кивнула Аннабелль. — А мне твоя помощь нужна, — произнесла она, показывая Густаву медальон. — Нашла его в лесу, а он какой-то непонятный. Не снимается, сколько я ни пыталась.

— Как же ты его надела? — спросил кузнец, рассматривая цепочку. — На ней ведь даже замка нет. Резать придётся. Эх, жалко, хорошая работа.

— Можешь оставить его себе, мне не жалко. Если хочешь — тем гостям отдай, они же как раз чудеса искали, — улыбнулась девушка. — Только избавь меня от него.

Старик подозрительно посмотрел на девушку, будто спрашивая, уверена ли она. Девушка кивнула. Он хрипло кашлянул и указал девушке на стул, а сам пошёл за инструментами, которыми перерезал железные прутья. Тем временем дверь в мастерскую открылась, на пороге стоял Август, опустив плечи, как будто с трудом вытягивая из них голову на длинной шее. Увидев гостью, он широко улыбнулся, отчего его глаза странным образом сошлись на переносице, и подковылял к Аннабелль. Юноша уселся возле неё, как верный пёс, и принялся смотреть на девушку с нескрываемым восторгом, точно любовался картиной. Анна улыбнулась и попыталась заговорить с ним, но Август ей не отвечал. Ему казалось, что говорит кто-то другой, но никак не девушка. Он любил смотреть на красивые вещи, часто носил с собой найденный на обочине дороги цветок, зачастую ради красивого букета он полностью разорял соседские клумбы, за что получал нагоняи и расстраивался до слёз. Плакал он и когда его бесценное сокровище увядало, не оставив и следа от своей красоты.

— Они всё приглядываются к нему… Нехорошо так, — произнёс вернувшийся Густав.

— Всё будет хорошо, они его не тронут, — обнадёжила его девушка. — Август же у нас не колдун.

— Он-то? — хохотнул старик. — Да он и мухи не обидит. Давай сюда своё ярмо.