Гаутама Будда спросил у саньясина:

– Сколько тебе лет?

Император был очень удивлен: что за необходимость спрашивать об этом? Можно просто благословить его и отпустить.

А старый саньясин сказал:

– Простите меня, я пришел слишком поздно. Мне всего лишь четыре года.

Император еще больше удивился и не мог сдержаться. Он сказал:

– Это уж слишком! Этому человеку может быть семьдесят пять лет, или восемьдесят, или семьдесят, но никак не четыре года. Такого просто не может быть!

– Вероятно, вы не знаете, как мы считаем возраст, – сказал Гаутама Будда императору. – Этот человек стал саньясином четыре года назад. Поэтому настоящего брамина, того, кто познал божественное, Брахму, называют двидж, «дважды рожденный». Первое рождение – это лишь возможность для второго рождения. Если второго рождения не случается, то первое рождение бессмысленно.

А саньясину Будда сказал:

– Не беспокойся. У нас есть древняя пословица: «Если человек, который заблудился утром, возвращается к вечеру домой, его не следует считать „сбившимся с пути“». Четыре года – это огромный срок. Даже одна минута осознанности равна вечности.

Так что первое: не беспокойся о пятидесяти восьми годах, которые прошли во сне. Были они или их не было – это не имеет значения; они были подобны надписям, сделанным на воде, – ты продолжаешь их делать, а они продолжают исчезать.

Эти два года, что ты был саньясином, имеют огромное значение – и их значительность зависит не от времени, она зависит от глубины. Можно целую вечность быть поверхностным. А можно за одно-единственное мгновение бездонной глубины или высоты Эвереста достигнуть реализации.

Поэтому первое, что я хочу сказать тебе: не волнуйся о пятидесяти восьми годах, которые были потеряны в странствиях по пустыне. Будь благодарен за эти два года пребывания в саду бога. Теперь от тебя зависит, будет ли каждое мгновение глубоким удовлетворением, глубокой тишиной, радостным танцем… вечностью ликования, ароматом, который не от мира сего… который принадлежит не времени и пространству, а запредельному.

И как я вижу, ты развиваешься в правильном направлении и двигаешься с искренним сердцем… Я слышал твои песни, в них есть сладостная боль, сердечная благодарность. Они сладостны, потому что нет ничего более сладостного, чем вступить в контакт с вечным, безвременным, бессмертным источником жизни.

Быть в контакте с мастером – значит косвенным образом быть в контакте с божественностью существования.

В твоих песнях есть сладость, и в них есть некая боль. Боль – потому, что слова бессильны выразить все то, что тебе хочется выразить. Тебе хочется петь… Твое сердце переполнено этим, но язык не способен это выразить. Твои музыкальные инструменты, какими бы совершенными они ни были, не могут привнести музыку тишины в мир звука. Это два диаметрально противоположных измерения.

Но твоя боль не разрушает красоты этой сладости; она делает ее еще более прекрасной, придает ей глубину. Она свидетельствует о твоем переживании и одновременно о неспособности выразить его. То, что может быть выражено, является мирским. То, что не может быть выражено, – священно.

И все художники – музыканты и поэты, живописцы и танцоры – миллионы лет пытались выразить невыразимое. Даже если они могут дать непрямой намек – просто палец, указывающий на Луну, – это уже большой успех. И тебе это удается.

Пой без всяких сомнений, не беспокойся о том, что тебя сочтут безумцем. Если мир не считает певца безумцем, значит, он вовсе не певец; если танцора не помещают в сумасшедший дом, значит, мир не дал ему свидетельство о таланте.

Все гении кажутся миру безумцами: «Что-то не так с этими беднягами».