Дыханье становится рваным, сердце сходит с ума.

— Ника, — низкий мужской голос, сейчас — охрипший, полный затаённого желания, посылает волны сладких импульсов вниз живота, — девочка моя сладкая. Моё искушение. Моё наказание за грехи. Я хочу тебя. Никогда так никого не желал. По грани хожу… — и выдыхает в ухо, опаляя кожу своим жаром, — Стань моей…

Плавлюсь, таю, сейчас стеку лужей к его ногам. Пытаюсь уцепиться за здравый смысл — я же память Вадима предаю! Я теку в руках его вероятного убийцы. Как гадко!

— Я ведь твоя жена, — с трудом выдаю слава. В горле пересохло, жарко, трудно дышать.

Пальцы внизу творят уже что-то немыслимое. Кусаю губы, чтобы не начать стонать в голос.

— Ты знаешь, о чём я… — губы снова возвращаются к моей шее, целуют грубее, жёстче. Метят, клеймят. — Отдайся мне.

Прижимает крепче к себе, и я чувствую его эрекцию. От её внушительности мне плохеет. Но мысли перескакивают на его просьбу… Ах вот ты чего захотел! Ну, уж нет. По моей инициативе этого не будет!

— Если хочешь — бери. Я не стану сопротивляться…

Он отстраняется, убирает руки, хотя я была в двух шагах от разрядки. И теперь просто выть готова. Меня натурально потряхивает, потому что не смогла кончить…

Отсаживается подальше, сощуривается недобро, складывает руки на груди, закрываясь:

— Вот значит как. Хорошо.

Я не понимаю, чего ему от меня надо! Я ведь сказала, что не стану возражать, если он боится выглядеть насильником.

Надо тело — бери. А душа и сердце — мои. Не заслужил.

Отворачиваюсь к окну, чувствую, как по щекам бегут солёные дорожки. Не вытираю слёзы.

Новоиспечённые коллеги могут подумать невесть что, но вот только мне всё равно.

Меня туда везут не для того, чтобы я работала. А чтобы играть. В меня.