На следующей ступени эмпирическая личность шэнь (дословно: «тело», но одновременно и «я сам», «моя личность» как вся совокупность психофизических состояний в их привязке к воображаемому стержню индивидуального опыта) рассматривается как источник страданий и неудовлетворенности в соответствии с 13-м чжаном «Дао-Дэ цзина»: «Я потому в беде великой пребываю, что телом-самостью я обладаю. И если б телом-самостью не обладал, то разве б были беды у меня?»

Только после того, как достигнуто полное прочувствованное (экзистенциально значимое) понимание отрицательного аспекта личностного бытия, даос переходит к рассмотрению и культивированию его положительных сторон. Он теперь рассматривает тело как чудесный микрокосм, седалище и колесницу духа, в своей основе тождественного по природе самому Дао. В этом метафизическом аспекте тело есть сосуд Дао, и, вглядываясь в основы своего телесного бытия, человек может проникнуть в глубины Дао. Только благодаря присутствию в теле Дао, его энергий и проявлений (олицетворяемых в образах различных божеств) тело может жить. Реализуя присутствие Дао внутри себя самого, даос начинает рассматривать свое тело как аспект Дао, его проявление, его отражение, его «сколок». Теперь тело мыслится уже не как эфемерное энергийное образование, а как микрокосм, отражение и проявление мира как целого или как образ единства существования. Оставив ложное иллюзорное «я», даос начинает формировать новую систему самоотождествления, рассматривая «я» как аспект, или срез, единого и неделимого мирового бытия. Теперь даос воспринимает свое «я» как модус единого Изначального Духа (юань шэнь), который трансцендентен всем превращениям и изменениям сущего и который вместе с тем временно связан с профаническим телом, подверженным всем этим изменениям.

В заключение рассмотрения этого типа медитации приведем в качестве примера небольшой фрагмент уже упоминавшегося танского текста «Канон внутреннего созерцания» («Нэй гуань цзин»):

Этот фрагмент содержит достаточно интересные моменты, из которых мы особо отметим два:

1. Извлечение содержания ума. В оригинале употреблено слово ши — «сущность», «ядро». Речь идет о некоем опустошении ума, или извлечении из ума его сущности, то есть воображаемой субстанциальности, и превращении его в сияющее зеркало, которое все отражает, лишая все субстанциальности, и которое само по себе тоже бессущностно и невещно. Здесь мы имеем дело с вполне буддийским по духу образом.

2. Безмыслие. Здесь употреблено выражение у синь. В более ранних текстах под у синь понимается некая спонтанная безустановочность сердца-ума, лишенного склонности к искусственному и укорененному в чувстве иллюзорного эго целеполаганию; отсюда один шаг до вольного и спонтанного «странствования в сфере сокровенного и загадочного», по выражению Го Сяна (ум. 312) — «сяо яо ю юй сюань мин чжи цзин». Однако в буддийских текстах школы Чань под у синь начинает пониматься именно безмыслие, то есть некое приостановление развертывания потока психической активности, достигаемое во время транса в состоянии глубокого сосредоточения (самадхи). Вариант, предложенный автором «Канона о внутреннем созерцании», ближе к буддийской интерпретации, нежели к учению Го Сяна или других более ранних мыслителей, еще не испытавших влияния буддизма.

Но древнейшей формой медитативного опыта в даосизме, несомненно, был экстатический транс, тесно связанный с опытом волшебного полета и магического путешествия. К его рассмотрению мы теперь и обратимся.

Творческое, или активное, воображение с древнейших времен было важнейшей составляющей даосской практики. Сама идея такого воображения, не только воспроизводящего даосскую картину мира, но и формирующего ее, выразилась в термине цунь сян, обычно переводимом на русский язык как «визуализация», но на самом деле означающем, как уже говорилось выше, «наделение существованием посредством мысли», или «мыслеформу, обретшую существование». Суть визуализации, или актуализации, — создание представления, не только не отличного от «реального» внешнего объекта, но в конечном счете даже превосходящего по степени сакральной реальности реальность профанических объектов. В визуализации даос как бы раскрывает сакральное измерение мира, одновременно творя реальность силой своего воображения.

Все даосские практики так или иначе связаны с телом, которое рассматривается даосами как микрокосм, точный образ, копия, сколок вечного универсума. Однако подобно тому как мир, воспринимаемый профаном, отнюдь не есть истинносущее, прозреваемое даосским мудрецом, то тело, которое мы считаем «таким единым и таким своим», не есть истинное, или одухотворенное, тело (выражение Тао Хун-цзина), создаваемое даосом в ходе своей практики. Последнее, по существу, также активно творится даосом, причем визуализация занимает в этом процессе отнюдь не последнее место. В конечном счете даосский космос и даосское тело совпадают, точнее, тело расширяется до космических масштабов, образуя как бы новое измерение универсума. Тогда и появляется даосский святой, для которого силы инь и ян — кони, впряженные в его колесницу, а Небо и Земля — колесница, в которой даос «беззаботно странствует в сфере сокровенного и загадочного» («сяо яо ю юй сюань мин чжи цзин»). И эти странствия также переживаются даосом в ходе его медитаций. Конечно, для нас мысленное странствие, даже самое яркое, переживаемое, например, под воздействием галлюциногенов (их не чуждались и некоторые даосы), отличается от реального путешествия, например на поезде или на самолете. Но для даоса, старательно стиравшего грани между сном и бодрствованием, жизнью и смертью, действительным и воображаемым, такое экстатическое странствие представлялось гораздо более реальным, чем простое перемещение физического тела в пространстве. Именно в акте творческого воображения даос как бы прорывается в тот мир, каким он является на самом деле, вне искажающего воздействия слов и понятийных конструкций. Поэтому очень многие даосские практики непосредственно направлены вначале на имитацию, некое мысленное проигрывание, а потом и на переживание магического путешествия по земле, подземному миру и небесам с их планетами, звездами и созвездиями. Благодаря трудам безвременно скончавшейся в июне 2000 г. французской исследовательницы Изабель Робинэ, мы достаточно хорошо знаем характер таких трансовых практик визуализации в школе Маошань, возникшей в IV в. и процветавшей до IX–X вв., сыгравшей огромную роль в развитии и оформлении даосской традиции. Но надо помнить, что традиция подобного экстатического путешествия уходит своими корнями в седую древность: уже в «Чжуан-цзы» говорится о даосах, «странствующих в истине Неба и Земли, оседлавших перемены шести ци шести сторон света (север, юг, запад, восток, верх и низ) и проходящих через безграничное»; в «Ле-цзы» рассказывается о чудесном странствии чжоуского царя Му-вана к богине Запада Сиван-му; в древней поэме «Дальнее странствие» («Юань ю») в жанре чуских строф описывается странствие к четырем концам света и мистическое восхождение к Небесным Вратам, а «Хуайнань-цзы» повествует о волшебном бегуне Лу Ао, который «бродит по Северному Морю, перепрыгивает через мрак Великого Инь, вступает во Врата Мрака и достигает холма Мэнху». Та же идея выражена и в изображениях на ханьских зеркалах, показывающих бессмертных, «наслаждающихся жизнью повсюду в пределах Четырех Морей». Но именно в школе Высшей Чистоты (Шанцин; это другое название школы Маошань) практика магического путешествия в состоянии транса и техника визуализации обрели зрелость и завершенную оформленность.

Самой простой формой такого путешествия является визуализация мирового пространства. Даосу необходимо последовательно представлять, доводя посредством визуализации эти представления до совершенной отчетливости, все описанные в даосских текстах горы, реки, растения, животных, варварские народы и племена и обиталища бессмертных по всему миру, начиная от самых близких и кончая самыми удаленными. Когда эти представляемые образы достигнут полной отчетливости, даосу следует избрать одну из сторон света, после чего перед ним благодаря визуализации появляется божество священной горы, соответствующей данной стороне света; его явление сопровождается барабанным боем. Это божество предлагает адепту питие, по качествам соответствующее первоэлементу, маркирующему данную сторону света. Перед завершением медитации даос представляет, как к нему являются существа посещенных им сторон света и кланяются ему как своему владыке.

Эта медитация как бы воссоздает древний ритуал монаршего объезда Поднебесной, сопровождаемого жертвоприношениями фэн и шань на вершинах пяти священных гор, соответствующих четырем сторонам света и центру. Но в медитации таким вселенским монархом оказывается сам даос, тело которого не только микрокосм и образ, икона мира, но и сакральный центр всей Вселенной.

В даосском культе огромную роль играют астральные объекты — планеты и звезды, особенно звезды Большой Медведицы (по-китайски — Северный Ковш — Бэй доу), населенные различными божествами и бессмертными, а медитативное путешествие на эти звезды всегда играло очень важную роль в даосской практике.

Согласно традиционной китайской астрономии созвездие Большой Медведицы состоит из девяти звезд: кроме четырех звезд самого ковша и трех — его ручки[481], в него входят еще две таинственные невидимые звезды Фу-син (Звезда Сопровождения) и Би-син (Звезда Помощи). Считается, что их могут увидеть только самые чистые и святые люди; срок жизни человека, увидевшего эти тайные звезды, увеличится до нескольких сотен лет. Эти звезды соотносятся с планетой Марс и с Полярной звездой. Кроме того, даосы верили, что рядом с Большой Медведицей неким мистическим образом существует ее невидимое темное отражение, погруженное в вечный мрак. Если само созвездие воплощает в себе силу ян, то его темное отражение — силу инь, а населяют его черные звезды богини — супруги божеств видимого созвездия. Соответственно звезды видимого созвездия образуют как бы небесные души хунь, тогда как невидимого — животные души по. Как и все во Вселенной, Большая Медведица имеет свое соответствие в человеческом теле-микрокосме: богини невидимого отражения пребывают в Пресветлом Престоле (мин тан) — одном из центров верхнего киноварного поля, тогда как божества видимого созвездия имеют свою резиденцию в сердце.

Большая Медведица — прежде всего, созвездие Севера и как таковое в даосизме рассматривается как наделенное мощнейшими энергиями, защищающими от демонических сил мрака. Некоторые даосские визуализации прямо направлены на использование образа Большой Медведицы для защиты и экзорцизма — изгнания нечисти. Так, маошаньские тексты предписывают созерцать звезды Большой Медведицы, визуализируемые как покров над головой или окружающий все тело; некоторые визуализации предполагают созерцание божеств Северного Ковша спускающимися в тело адепта и располагающимися затем в трех киноварных полях, но наиболее известен более сложный метод.

В этом ритуале используется также ритуальный даосский «танец», точнее, особая поступь, по-видимому восходящая к шаманизму и известная как «юев шаг», то есть походка легендарного укротителя потопа великого Юя, который обходил Поднебесную, измученный борьбой с водной стихией. Знаменитый даос Гэ Хун так описывает эту ритуальную поступь в семнадцатой главе своего трактата «Баопу-цзы»:

Кроме юева шага, данный ритуал предполагал использование нумерологических «Схемы из реки Хуанхэ» («Хэ ту») и «Письмен из реки Лошуй» («Ло шу»). Согласно древнему преданию первая схема явилась мифическому императору Фу-си на спине чудесной драконовой лошади, вынырнувшей из вод Хуанхэ, тогда как другую обрел чжоуский правитель Вэнь-ван (XII в. до н. э.), узревший ее на спине чудесной черепахи из реки Лошуй. Схемы представляют собой различные конфигурации белых (ян) и черных (инь) точек, соотносящихся с гексаграммами «И цзина», загадочной «Книги перемен». В даосской традиции «Хэ ту» рассматривается как графическое выражение гармонии прежденебесного (сянь тянь) порядка, а «Ло шу» — дисгармонии посленебесного (хоу тянь) состояния космоса. Совершая ритуал, даос как бы воплощал в себе идеальный тип правителя-миродержца, упорядочивающего всю Вселенную. Ритуал Большой Медведицы с использованием юева шага и графических фигур восходит к I в. н. э., но его подробные описания даются впервые именно в маошаньских текстах IV–VI вв.