Это реплика одного из Богов в спектакле «Добрый человек из Сезуана».

Готовый спектакль – это и форма, и содержание. Но существует еще и творческий процесс. Еще говорят о режиссерском замысле, режиссерской идее. Любимов в конце жизни часто говорил об «авторском театре», имея в виду, что идею и форму спектакля придумывает один автор – он. Не знаю, как он работал после 90-х годов, когда я ушла из театра и уже не видела, как создавались его спектакли. Но с самой первой училищной постановки «Доброго человека из Сезуана» и до «Электры» – это был последний спектакль, где я работала с Любимовым – все спектакли создавались коллективно. Театр – это коллективное творчество. Тем более, что около ранней «Таганки» собралось тогда много талантливых людей – композиторы, поэты, художники и даже физики из Дубны. Они все входили в художественный совет театра, и очень часто после обсуждения первого прогона, по их советам Любимов на следующий день переделывал многие сцены спектакля, а иногда и просто выбрасывал целые куски.

Конечно, в создании спектакля занято очень много людей. Но «образ», идея спектакля может вначале возникнуть у режиссера, а может и у художника и даже у композитора. Идет долгий процесс обсуждений, проб, переделок. Иногда что-то меняется на репетиции, когда актер своим исполнением подсказал режиссеру новое решение спектакля. Иногда свет берет на себя основную нагрузку. Я видела спектакль, где косые лучи света и ветродуй создавали ощущение вьюги, и это было уже решение. Эта вьюга как бы перелистывала страницы повести, которую играли на сцене актеры.

Когда меня спрашивают о любимом спектакле, где я была занята, я всегда называю «Вишневый сад», который в 75-м году на «Таганке» сделал Эфрос. Работать с ним было наслаждением, но я тридцать лет работала на «Таганке», где полновластным хозяином был Любимов.

Что меня удерживало? Ну, во-первых, публика. О такой публике, которая сидела в зале с начала «Таганки», т. е. с 1964 года и до 80-х годов, можно только мечтать. Лучшие люди Москвы и страны смотрели в то время наши спектакли.

Когда вспоминаешь таганковские спектакли тех времен, перед глазами встает прежде всего «образ», форма спектакля. Например, спектакль «Таганки» «Мать» – это настоящие солдаты, которые во всем своем обмундировании работали, как на плацу – четко перестраиваясь в каре, диагонали и т. д., – и между ними актеры, которые воспринимались совершенно другой субстанцией. Рядом с четкостью военной машины слабые люди, которые хотели через нее куда-то прорваться. И на этом противостоянии вдруг возникала «Дубинушка», которую очень хорошо пели актеры. Сначала тихо, потом все громче, громче, и заканчивалось очень мощным хором. Актеры «Таганки» всегда хорошо пели. Настоящие солдаты, актеры и песня.

Или, когда я вспоминаю «Живого», возникают в памяти длинные тонкие стволы березок со скворечниками наверху и частушки. Их пели все персонажи. И хитрый мужичок – Золотухин. Это была одна из лучших его ролей.

«Гамлет» – конечно, знаменитый занавес, мощная запись музыки (Шостакович тогда посоветовал Буцко), маленькая фигурка Высоцкого в черном свитере и черных джинсах. Настоящая земля в могиле на авансцене.

«Тартюф» – портреты, из которых выпрыгивают нарисованные на них персонажи.

«Борис Годунов» – хор Покровского с артистами «Таганки», два кресла, доска и тяжелый железный посох.

Кто все это придумывал? Давид Боровский? Или кто-то подсказал идею? (Как, например, Параджанов говорил, что это он подсказал идею движущегося занавеса.) Любимов? Который выбирал из многочисленных вариантов что-то одно и точное? Неизвестно. Потому что театр – это коллективное искусство, о каком бы «авторском театре» ни говорили критики.