Снаряжение воина в поход было его личной заботой, и чем больше он привозил с войны добычи, тем лучше у него были оружие и доспехи. Меч, копье и большой овальный щит являлись основными элементами вооружения и защиты. Наиболее состоятельные люди могли позволить себе иметь железные и бронзовые шлемы, но это не было массовым явлением. То же самое относится и к кольчуге, которая появляется у кельтов в III веке до н. э.

Интереснейшие сведения о военном деле у галлов сообщает Диодор Сицилийский: «Оружие у них вот какое. Щиты – высокие, в человеческий рост, с особыми украшениями, на некоторых выступают также искусно изготовленные медные изображения животных, и не только для красоты, но и для большей надежности. Шлемы – медные, с большими выступающими вокруг частями, благодаря чему носящие их выглядят исполинами: к некоторым из шлемов приделаны рога, к другим – чеканные протомы птиц или четвероногих животных. Боевые трубы у них необычайные и варварские: трубя в них, издают грозные звуки, напоминающие грохот сражения. Панцири – железные, кольчужные, однако некоторые полагаются только на данную от природы силу и сражаются обнаженными. Вместо короткого меча (ξίφος) они сражаются длинным мечом (σπάθη), который носят, подвесив на железной или медной цепи к правому бедру. Некоторые носят поверх хитона украшенный золотом или серебром широкий пояс. Впереди себя они выставляют копья, которые называют «ланкии», с железными наконечниками длиной в один локоть и более, а шириной – чуть менее дипалесты. Мечи (ξίφν) у них не меньше, чем дротики у других народов, а наконечники у дротиков больше, чем мечи. Некоторые из них выкованы прямыми, а некоторые – извилистыми по всей своей длине, чтобы не только наносить режущую рану, но и разрывать тело и при извлечении копья разрывать рану еще более» (Diod. V, 29).

Особо хотелось бы остановиться на галльских мечах, поскольку по данному поводу есть интересное свидетельство Полибия. Вот что он нам рассказал: «мечи их, как сказано было выше, пригодны только для первого удара, что вслед за тем притупляются и наподобие скребницы искривляются вдоль и поперек настолько, что второй удар получается слишком слабый, если только солдат не имеет времени выпрямить меч ногою, упирая его в землю… мечи их не имеют острия» (II, 336).

Трудно сказать, откуда историк взял такую информацию, поскольку она идет вразрез с данными археологии: «утверждение Полибия неосновательно, археологические свидетельства показывают, что многие галльские мечи были сделаны из высококачественного железа и представляли собой исключительно эффективное оружие»[7]. В работе с железом галлы достигли высочайшего мастерства, и вряд ли изготавливаемое ими оружие было столь низкого качества. Местные кузнецы свое дело знали: «Применяемые техники свидетельствуют о высокой квалификации и о хорошем знании руд, из которых путем последовательного нагрева и ковки отбрасывалась огромная доля примесей. Галлы изобрели кузнечную сварку (соединение путем наложения слоев с различными свойствами). Это, в частности, необходимо было для мечей, сердцевина которых должна была оставаться мягкой, а лезвия максимально твердыми. Пайка отдельных фрагментов не практиковалась, ее заменяли оправкой, клепкой. Железо использовалось в первую очередь при производстве колоссальной массы оружия. Для этого создавались самые высокие технологии, которые позволяли производить мечи с ножнами из листового железа, пригнанными точно по клинку, поясные цепи из перевитых звеньев, острия пик с элегантной и мощной нервюрой, набалдашники шлемов»[8]. В общем, ничего, что подтверждало бы информацию Полибия, нет. Галлы славились как отличные мечники, что вряд ли было бы возможно, имей они столь несовершенное оружие. При этом использование длинных мечей диктовало и свою тактику на поле боя, поскольку, чтобы нанести рубящий удар, воину требовалось свободное пространство. Поэтому ни о каких тесных боевых порядках речи быть не может – по большому счёту, галльские мечники сражались каждый сам по себе.

Галльская пехота была страшна своим первым натиском, но если атака не удавалась, кельты отступали, а затем снова устремлялись вперед. Если же противник продолжал стойко отражать их напор, боевой дух галлов резко падал: «Галлы-инсубры и их соседи в Альпах обладали душами диких зверей, а телами сверхчеловеческими. Но опыт показал, что, насколько их первый натиск превосходит свойственный мужам, настолько следующий за ним слабее женского. Тела людей, выросших в Альпах, во влажном климате, подобны альпийским снегам: быстро разгорячаясь от битвы, они вскоре истекают потом и расслабляются при малейшем движении, словно [снег] от солнца» (Flor. I, ХХ, II, 4). О том, что галлы старались не ввязываться в затяжные военные предприятия, связанные с длительными переходами по труднопроходимой местности, «ввиду свойственной кельтам изнеженности и отвращения их к трудам», нам поведал Полибий (III, 79). Об этом же писал и Тит Ливий: «этот народ не умеет переносить тягот дальнего пути» (XXII, 2). В дальнейшем писатель вновь обратит на это внимание: «галлы не переносят усталости» (Liv. XXVII, 48). Действительно, такие прецеденты имели место, но, с другой стороны, отряды галлов регулярно переходили Альпы и не испытывали при этом каких-либо особых трудностей.

Располагали галльские вожди и легковооруженными войсками, куда входили лучники, пращники и метатели дротиков. Среди галлов было немало охотников, и поэтому нет ничего удивительного, что в случае опасности их призывали на войну. Хотя по своему социальному статусу эти люди стояли ниже воинов, их присутствие на поле боя было необходимо, исходя из тактических соображений.

Представители галльской знати формировали конницу. О том, насколько хорошо они были защищены кольчугами и шлемами, можно говорить только предположительно. Перед атакой всадники забрасывали врагов дротиками, после чего шли в бой с мечами и копьями. Как и пехотинцы, галльские наездники были сильны своей индивидуальной подготовкой, о действии в едином и сплоченном кавалерийском строю речи быть не может.

Воинские традиции галлов тоже были довольно своеобразны, об одной из них рассказал Диодор Сицилийский: «Убитым врагам они отрубают головы и вешают их на шеи своих коней, а окровавленные доспехи врагов передают слугам и увозят военную добычу, распевая боевые песни и победный гимн. Лучшую часть добычи они прибивают к стене своего дома, как, бывает, поступают с добычей охотники. Головы наиболее выдающихся из врагов они бальзамируют кедровым маслом и бережно хранят в ларцах, показывая затем гостям и похваляясь тем, что или кто-то из предков, или их отцы, или сами они не приняли предлагаемого за ту или иную голову выкупа. Говорят также, что некоторые из них гордятся тем, что не приняли за такую голову золота, равного ей по весу, являя тем самым некое варварское великодушие не потому, что благородно не продавать доказательства своей доблести, но потому, что враждовать с соплеменниками погибшего – зверство» (Diod. V, 29). Данную информацию подтверждает Страбон: «Кроме того, к их глупости присоединяется еще варварский и экзотический обычай, свойственный большинству северных народов, возвращаясь после битвы, вешать головы врагов на шеи лошадям и, доставив эти трофеи домой, прибивать их гвоздями напоказ перед входом в дом. Посидоний говорит, что ему самому пришлось наблюдать подобное зрелище во многих местах, хотя сначала он чувствовал отвращение, но потом, привыкнув, спокойно переносил его. Головы знатных врагов галлы [сохраняли] в кедровом масле, показывали чужеземцам и не соглашались отдавать их [за выкуп] даже на вес золота» (IV, IV, 5).

Также Диодор приводит информацию об использовании кельтами боевых колесниц и экзотическом поведении галлов на поле битвы: «В путешествиях и сражениях галлы пользуются двуконными повозками, а на колесницах находятся возничий и боец. Приблизившись к вражеским всадникам, они поражают противника копьями, а затем, сойдя с колесницы, продолжают сражаться мечами. Некоторые из них презирают смерть настолько, что устремляются навстречу опасностям обнаженными, в одном только поясе. На войну они ведут с собой и свободных слуг, которых набирают из бедняков и используют в сражениях как возничих или оруженосцев» (Diod. V, 29).

Перед битвой галлы трубили в карниксы[9] и подбадривали себя оскорбительными выкриками в адрес противника, ударяя мечами и копьями о щиты: «Выстроившись к бою, галлы имеют обыкновение выходить перед строем и вызывать храбрейших из противников на поединок, потрясая оружием и устрашая врагов. Если же кто примет вызов, они принимаются превозносить подвиги предков и восхвалять собственную доблесть, тогда как противника оскорбляют, унижают и словами своими лишают его душевной отваги» (Diod. V, 29). По большому счету, галлы были бойцами-одиночками, предпочитающими единоборства правильному сражению.

Внешний вид галлов на поле боя был устрашающим: «Роста галлы очень высокого, тела у них нежные и белые, а волосы русые от природы, причем этот естественный цвет они стараются усилить еще более с помощью искусственных средств. Поэтому галлы очень часто моют волосы известковым раствором и зачесывают их ото лба к макушке и шее, напоминая таким образом видом своим сатиров и панов. Благодаря такому уходу волосы у них становятся толстыми, ничем не отличаясь от конской гривы» (Diod. V, 28). Поневоле испугаешься, увидев орущую толпу обнаженных гигантов-альбиносов, с азартом колотящих мечами по щитам. Впрочем, со временем римляне к этому привыкли. Недаром Марк Фурий Камилл разъяснял своим воинам, что не стоит бояться громких криков и устрашающего вида галлов: «Ведь что ужасного для идущих в бой смогут сделать косматые волосы, суровость в их взорах и грозный внешний вид? Ну, а эти их неуклюжие прыжки и пустое потрясение оружием, и частые удары по щитам, и сколько другого расточается и движениями, и звуками среди угроз врагам из-за варварского и неразумного бахвальства, – какую пользу по самой своей природе способно это принести тем, кто нападает безрассудно, или какой страх внушить тем, кто сознательно стоит среди опасностей» (Dion. Hal. XIV, IX). Действительно, шуму много, толку мало.

Как уже отмечалось, галлы не отличались стойкостью на поле боя, что в определенной степени играло на руку их противникам: «нестерпимы как победители и выглядят совершенно растерянными, потерпев поражение» (Strab. IV, IV, 5). Данное наблюдение можно отнести и к длительным военным предприятиям, достаточно сравнить, сколько лет римляне потратили на завоевание Иберии и сколько – на покорение Трансальпийской Галлии.

О римской армии написано столько книг, работ и монографий, что если все их сложить в одно место, то получится гора не меньше, чем пирамида Хеопса. По данной теме вряд ли уже можно сказать что-либо новое. Поэтому, не имея желания переливать из пустого в порожнее, я только в самых общих чертах обрисую римскую армию в канун Второй Пунической войны, у кого есть интерес более подробно изучить этот вопрос, могут обратиться к соответствующей литературе.

Основным нашим источником по организации римской армии эпохи Второй Пунической войны и больших завоеваний на Востоке, является «Всеобщая история» Полибия. Сам в прошлом военный, историк очень хорошо знал то, о чем писал, в отличие от того же Тита Ливия, который очень часто путался при описании как боевых действий, так и различных армейских структур. У Полибия же всё расписано по-военному четко и понятно. Огромное значение имеет и тот факт, что историк в качестве военного советника Сципиона Эмилиана принимал участие в осаде Карфагена и видел римскую армию в деле. Поэтому перед нами не досужие рассуждения кабинетного теоретика, а рассказ участника событий.

Каждый римский гражданин был военнообязанным. В действующую армию набирались люди в возрасте от 17 до 46 лет, и, как пишет Полибий, «они обязаны до сорокашестилетнего возраста совершить десять походов в коннице или двадцать в пехоте» (VI, 19). Историк обращает внимание, что гражданин не мог занять в Риме какую-либо государственную должность, если не исполнил свой долг перед родиной и не совершил десять годичных походов.

Главной организационной единицей римской армии интересующего нас периода был легион. Его численность, по словам Полибия, варьировалась в зависимости от ситуации: «определяется оно в четыре тысячи двести человек пехоты, или в пять тысяч, если предвидится более трудная война» (VI, 20). На каждый легион приходилось 300 всадников. Также при легионе находились 1200 легковооруженных воинов, именуемых велитами, но в строевой расчет подразделения они не входили[10]: «Что касается легковооруженных, то падающее на легион количество их распределяется поровну между всеми частями» (Polyb. VI, 24). Велиты не делились на более мелкие тактические единицы, а просто распределялись между манипулами гастатов, принципов и триариев по 40 бойцов на подразделение.

Накануне Второй Пунической войны собственно римская армия состояла из четырех легионов: «у римлян четыре легиона составляют основное и первоначальное деление войска» (Polyb. VI, 19). Под командованием каждого консула находилось по два легиона, составлявших костяк консульской армии. Когда же стратегическая обстановка требовала объединить войска, то консулы командовали объединенной армией по очереди, через день, что приводило к очень негативным последствиям, поскольку принцип единоначалия есть залог победы на войне.

Основываясь на данных источников, Питер Коннолли следующим образом изобразил командную структуру римской армии: «Избранные консулы назначали 24 военных трибуна. Десять из них были старшими, их срок службы должен был составлять не менее десяти лет; остальные 14 должны были прослужить не менее пяти лет. Первые два из избранных старших трибунов назначались в первый легион, следующие три – во второй, следующие два – в третий и следующие три – в четвертый. По такому же принципу назначали и младших трибунов: первые четыре – в первый легион, следующие три – во второй и т. д. В результате в каждом легионе было по шесть трибунов»[11]. По крайней мере, так утверждает Полибий: «в каждом легионе, как мы только что сказали, имеется по шести трибунов, а каждому из двух консулов подначальны всегда у римлян два легиона; ясно отсюда, что консула сопровождают в поход непременно двенадцать трибунов» (VI, 24).

Каждый легион делился на более мелкие тактические единицы, называемые манипулами, которые, в свою очередь, делились на две центурии. Всего в легионе было 30 манипул: 10 манипул гастатов, 10 манипул принципов и 10 манипул триариев. Манипулы гастатов и принципов насчитывали по 120 человек, у триариев – 60. Манипулами и центуриями командовали центурионы. По большому счёту, именно центурионы и были тем костяком, на котором держалась римская армия, поскольку эти люди получали свою должность исключительно за воинский опыт и заслуги на поле брани: «Во всех поименованных выше разрядах легиона, за исключением наимладших, трибуны выбирают во внимание к личным достоинствам по десяти человек в начальники отрядов; засим в каждом легионе производится новый выбор других десяти начальников. Все они называются центурионами, и один из них, выбранный первым центурионом, входит в состав военного совета. Центурионы в свою очередь выбирают сами такое же число помощников себе» (Polyb. VI, 24). Недаром Валерий Максим вознес хвалу этим замечательным воинам: «Блеск нашего Города померк бы без яркой доблести, выказанной центурионами» (III, 8. 7).

Римляне были очень практичным народом, что проявилось и при организации их вооруженных сил, не случайно они огромное внимание уделяли младшему командному составу армии. Поэтому в манипуле было два центуриона – centurio prior и centurio posterior, причем старшим был именно первый. Для чего это было сделано, разъяснил Полибий: «Назначение двух начальников в каждом отряде имеет следующее основание: не зная, как будет действовать начальник, не случится ли с ним чего, между тем военное дело не допускает перерыва, римляне не желают оставлять манипул когда бы то ни было без вождя и начальника. Если оба центуриона на месте, то один из них, выбранный первым, ведет правое крыло манипула, а выбранный вторым – левое; если один из центурионов отсутствует, то остающийся командует целым манипулом. От центурионов римляне требуют не столько смелости и отваги, сколько умения командовать, а также стойкости и душевной твердости, дабы они не кидались без нужды на врага и не начинали сражения, но умели бы выдерживать натиск одолевающего противника и оставаться на месте до последнего издыхания» (VI, 24). Именно наличие великолепного младшего командного звена в лице центурионов и позволило армии Римской республики стать со временем самой грозной силой в Средиземноморском регионе.