Гатаб устроился в кабине трактора: уж отсюда его никто не вытащит! Вот только шумно ехать на таком гремучем чудовище — уши словно мхом заложены. Тарахтит да тарахтит. Слова не скажешь… Да и о чем говорить? Трактористу не до разговоров. Сидит угрюмый, на рычаги какие-то нажимает. А Гатаб смотрит слезящимися, но еще зоркими глазами вперед:
«Вот беда так беда… Не дошел бы огонь до Хулэрэгты… Богатая это гора».
С давних пор колхозники на Хулэрэгте заготовляли строительный лес. Сосны там прямые и высокие, с маслянистой желтой корой, ровные, как мачты — ни одного сучка от комля до самых верхушек. Много же лет они тянулись вверх под палящим солнцем и дождями, если стали такими высокими. Смолоду окрепли. Что им снега да метели! Зной и холод прокалили их насквозь, а вот против огня не устоят… Да разве тут усидишь дома?
Гатаб, между прочим, собирается дойти до обоо[8], если ноги выдержат. Обоо — самое высокое место на горе Хулэрэгте. Там, среди каменных глыб, разбросанных как попало, стоит одна старая-старая сосна. Ветки ее обросли мхом и лишайником. Хорошо под этой сосной читать молитвы. В прежние годы там Соржо-учитель, рыча как лев, громыхая подобно Лу — сказочному зверю, приводил в трепет иноверцев. Да и Хасаран-лама и другие знаменитые ламы Эгетуйского дацана[9] молились там. Давно уж никто не ходил туда. И молитвы забыли. Когда Володя еще учился в городе, старый Гатаб Дамбаев, бывало, соберет стариков и старушек и дрожащим напевным голосом начинает читать, подражая Соржо-учителю, древние молитвы. И все его слушали. Старик гордился, что удостоен такой чести… Еще бы. Ведь никто никогда не слыхал, чтобы Гатаб пьянствовал, занимался гаданием или шаманил, как это прежде делали ламы. Он был степенный старик и самый мудрый среди своих белоголовых сверстников.
«Надо вспомнить молитвы, — думал он, — может, бог отведет от тайги огонь или дождик на землю пустит…»
За пазухой у Гатаба старый, пожелтевший от времени молитвенник, в сумку старательно уложены и другие неизменные атрибуты молебствия. «Только бы старики пришли, хотя бы трое-четверо, — думал Гатаб. — Главное, чтобы Володя их не заметил, а то ведь обязательно вернет. Молодежь давно уже вышла из повиновения. Греха никто не страшится, потому что не верят они в загробную жизнь, молодые-то. У них все здесь, на земле. Ну, ничего… Придется за них прощения попросить. Оттого, что помолюсь, хуже ведь не станет…»
Утешая себя наивной верой, Гатаб ежился в неуютной, тесной кабине и с болью поглядывал на лес.
9
Бальжинима и Володя отправились верхом — надо было решить на месте, как лучше распределить силы для отпора наступающему огню. Они были уже далеко, когда из Ганги вышли грузовые машины с людьми и следом за ними два трактора.
Проселочная дорога была вся в ухабах и рытвинах. Машину подбрасывало на каждой кочке, устоять в кузове было невозможно. Из-за шума и ветра, рвущегося навстречу, и от бешеной тряски не разобрать было, кто о чем говорит, да это и не имело значения для Балбара. Он сидел, привалившись к борту, набросив на плечи вельветовую куртку, и все думал о своем.
«Захочет ли встретиться со мной Дарима? Может быть, и ни к чему эти встречи?» И тут же сомневался: «Нет, обязательно надо встретиться. Поговорить, сказать все, что думаю о ней. А что сказать? Неверная, мол? Так кто из нас порушил эту веру? Изменила? Ведь любили друг друга… А сейчас чужие. Для кого я берег ее? Чего ждал? Не простит она меня ни за что. Только бы выслушала… И что я связался тогда с этим городским жуликом, дурак? Все бы обошлось, конечно, если бы Евсей углядел раньше, заставил бы ссыпать зерно в амбар — и все. А то ведь заметил, когда уже отъехали… Все равно мог бы шума не поднимать. Ну ничего, я еще вспомню ему…»
Балбар делал вид, что дремлет, но из-под козырька фуражки поглядывал то на летящие по сторонам березки, то на смуглые, открытые выше локтя руки Бутид-Ханды. «С этой-то я встречусь когда угодно…»
Бутид-Ханда сидела к нему спиной, вцепившись руками в борт машины. Ее сковало присутствие Балбара, и она не в силах была оторваться от борта, даже для того, чтобы вытереть слезившиеся от ветра глаза. Конечно, он забыл о Бутид-Ханде. И ребенок ему не нужен. Если бы с первых дней они жили вместе… Но Балбар не собирался на ней жениться, и она это знала. Да и какой он отец? Помог только расцвести красивому цветку на земле, думала Бутид-Ханда. Даже не спросит, как его сын. Впрочем, нужно ли спрашивать? Тысячу раз Бутид-Ханда раскаялась в том, что когда-то, опьяненная нежностью Балбара, его ласковыми словами, поверила этому ветреному парню. Он бросил ее еще до того, как она почувствовала, что беременна. Знала, что ей суждено будет испытать всю горечь и стыд одинокой женщины, родившей без мужа. А когда маленький Бадарма появился на свет, она уже ни о чем не жалела. Теперь он стал хозяином своего языка, ее мальчик, лепечет — не остановишь. Ему три года исполнилось. Того и гляди, спросит: «Где мой отец?» Бутид-Ханда пуще всего боится этого. И еще боится, что какой-нибудь любопытный человек начнет донимать мальчонку расспросами: «Чей ты, сынок, да как зовут твоего отца?» Оттого, что Балбар смотрит Бутид-Ханде в затылок, у нее порозовели уши и щеки. Ей кажется, что все это видят, и она еще крепче сжимает борт руками.
Никогда не знаешь, что тебя ожидает впереди, — думала Бутид-Ханда. Вспомнилось ей, как однажды, еще в седьмом классе, она получила от Володи записку. Смешная была записка:
«К вам обращается Володя Дамбаев. Тот самый, который родился на побережье Байкала, в сердце Азии, в улусе Ульдурга, находящемся у подножия царицы гор Чесаны — сестры Бархан-горы. Давайте с вами дружить. Жду ответа днем и ночью. Володя».
Бутид-Ханда прочитала эту записку и рассмеялась. Чудак какой-то. И ничего ему не ответила. С тех пор Володя стал избегать с ней встреч, да и Бутид-Ханда обходила его стороной. Они учились в одном классе. Когда учитель спрашивал его у доски, Володя краснел до ушей и что-то бестолково мямлил, путался в ответах, а Бутид-Ханда опускала ресницы. Она, конечно, гордилась неравнодушием Володи к себе, но проходя мимо него, поджимала губы. Потом, окончив десятый класс, Володя поступил в институт. Из города он написал Бутид-Ханде два письма. Но мысли ее тогда были заняты Балбаром. Может, упустила Бутид-Ханда свое счастье, не дождавшись Володи?
Машина мчалась на большой скорости. Улус давно остался позади, вон белеет крыша новой кошары. Рядом с ней старая постройка под соломенной крышей выглядит неказисто и сиротливо. Когда же Банзар Бимбаевич успел это сделать? Дарима смотрит через открытое окно кабины на белый шифер новых строений, думает о своем муже и усмехается, вспоминая уже не сварливый, как прежде, а сладкий голос Долгор:
«Счастливая ты, Дарима, ой какая счастливая. Лучше твоего мужа не найти. Смотри, как он в колхозе дела повернул. При нем-то и строиться начали, за это люди его уважают. Береги своего мужа, сестра».
Банзар Бимбаевич не знает, что Дарима тоже едет тушить пожар. Он где-то впереди мчится на своей машине.
Вот и гора Хулэрэгта уже близко. У подножия ее сверкает на солнце белесая гладь Ангирты. С вершины горы озеро похоже на человеческий глаз. Берега его окаймляют камышовые заросли, словно ресницы. Ангир по-бурятски — турпан. Здесь много турпанов. Обычно в эту пору их курлыканье далеко разносится вокруг, но теперь ничего не слыхать, кроме натужного рева машин и людского гомона.