Владимир Легойда: Но это какое-то новое варварство. Я пока не до конца понимаю, что с ним делать.
Продолжать работу, вести диалог.
Владимир Легойда: Слушайте, наши европейские братья вон как работают, а результаты? Храмы-то продают.
Огромные католические соборы дорого содержать. Их сдают в аренду под давлением (безобразно жестких при капитализме) финансовых обстоятельств. Но королевские семьи не отходят от храма, а в отданных под выставки соборах идут и службы.
Владимир Легойда: Я согласен, что многие наши представления о бездуховной Европе примитивны. Но тенденции безразличия не видеть не могу.
За что сожгли Джордано Бруно?
Владимир Легойда: Для понимания действительных отношений науки и религии надо помнить, что современная наука возникла во многом благодаря христианству. Понятно, что ее появление не было целью христианской религии, но именно христианская демифологизация космоса, богословско-философский тезис о том, что мир не имеет божественной природы, но есть творение, – создал мировоззренческие условия для современного научного поиска.
Образ ученого в виде Базарова, режущего лягушек, в античном языческом мире был невозможен. Нельзя исследовать (тем более скальпелем) то, что сакрально. Потому что какой-нибудь демон лягушки даст тебе в ухо.
Мы с вами кратко обсудили не содержащую по сути никакой борьбы религиозного и научного историю Галилео Галилея. Ну какой в ней конфликт веры и науки? Недюжинного ума человек, позицию которого по демаркации религии и науки как способов познания мира католики почему-то восприняли как вызов.
Мне все время приходится проводить со студентами ликбез по историям с «мучениками от науки». Разбираем, почему Джордано Бруно не был ученым – даже по меркам своего времени, а Галилей, знавший его труды, никогда их не цитировал, пока не поймем, что его сожгли за антично-магические учения, а не за науку. Это никак не оправдывает тех, кто его сжег, но сожгли его за ересь. А перед этим 8 лет держали в казематах инквизиции, как считают некоторые исследователи, в надежде переубедить.
Очень люблю на зачете или экзамене спросить у студента: за что сожгли Галилея (а ведь сегодня и такое нередко говорят)? Один мальчик недавно, не раздумывая, ответил: все-таки его не сожгли. Значит, есть результат наших встреч.
О вере и культуре
Владимир Легойда: Боюсь, что я начинаю испытывать склонность к брюзжанию, особенно если вспоминаю Моргенштерна и Басту, и весь этот стиль «рэп», который пусть и не безынтересен, но наводит на мысли о том, что культура истощается, хотя речь в этом случае о массовой культуре.
Я плохо себе представляю массовую культуру XIX века, но, по-моему, Ключевский в «Записных книжках» писал, что ценность популярной культуры не в том, что она нам говорит что-то такое особое, а в том, что она ставит границу падения. Держит уровень, после которого уже все совсем дурно. Так вот, опираясь на мысль Ключевского, можно сказать, что сегодня эта граница, которая долгое время предполагалась и выдерживалась, перестала быть таким сдерживающим фактором.
Если мы задаемся вопросом, куда движется культура, то, может быть, лучше всего это показывает язык, как органическая часть культуры, и способ нашего взаимодействия, способ передачи смыслов, их восприятия.
Я недавно участвовал в записи программы на телеканале «Культура» о том, что происходит с языком. Там были сведущие люди, филологи… Мы говорили о том, что язык – живая система, живой организм, он развивается. Охали и ахали в основном непрофессионалы, которые реальных проблем не знают, и поэтому их беспокоит все то, что на самом деле не очень-то представляет собой угрозу, начиная от засилия англицизмов…
Я, правда, бросил свою ложку дегтя в разговор о том, что ничего плохого с языком не происходит, он просто развивается, а вокруг нас много прекрасно говорящих людей, указав на другую угрозу – повсеместность присутствия мата. Я оставил в стороне вопрос о недопустимости матерной брани для христианина, для которого это чуть ли не святотатство. Но это и для неверующего человека что-то напоминающее… наготу.
Когда мои студенты в Telegram-канале выкладывают, как идет девочка по улице и ведет разговор, сдобренный матом, то это просто обессмысливает все. Это как отсутствие флажков, границ: вот здесь играем, здесь не играем, и в конце концов приводит к распаду смыслов.
И еще один момент для меня высветил Тимур Кибиров, сказав у меня в «Парсуне», что в массовых публичных оценках сегодня мы, как правило, обходимся двумя словами – «круто» и «прикольно». И это точное наблюдение.
О достраивании человеческого