У Церкви всегда были взаимоотношения с государством, достаточно напомнить, что первый Вселенский собор собрал византийский император, не будучи даже крещеным человеком. В логике наших теперешних критиков, архиереи должны были заявить решительный протест.
Но тогда государство было другое.
Владимир Легойда: Но тем не менее. И с Римским государством Церковь взаимодействовала, и с советским. И не надо путать взаимоотношения и пропаганду. Церковь занимается тем, чем должна заниматься. Она вступает в отношения с государством, но преследует свои цели. Мы дружим – скажу профессиональным дипломатическим языком, – потому что это соответствует нашим интересам. Конечно, мы поддерживаем государственные программы – по сохранению памятников культуры, «материнского капитала», антиалкогольную программу. Но мы не заходим за какие-то четко определенные флажки. И в предвыборный период очень жестко следили за тем, чтобы не было никакой пропаганды и агитации и чтобы никто и нигде не перешел черту нейтральности и не благословил какую-то одну политическую силу.
Ой, я недавно слышала в монастыре в шутку: «Она у нас проголосует за кого надо». И это, кстати, не грубое давление, но действие серьезной человеческой связи, взаимодействие людей при важном ценностном выборе.
Владимир Легойда: И все же запрет на участие в агитации – осознанная необходимость.
Но ведь есть и люди, которых устроит в Церкви только открытая оппозиция режиму. А этого точно не будет. Потому что Спаситель нас к этому не призывал. И у нас нет на это благословения: находиться в оппозиции режиму. Почему новомученики так подчеркивали, что они не выступают против злобного и атеистического советского строя. А сегодня, извините, государство не советское – не угнетает Церковь, не закрывает и не разрушает храмы. И почему мы должны к нему относиться хуже, чем к советской власти? И быть в непременной оппозиции?
Может быть, потому что менее справедливое?
Владимир Легойда: Спорный вопрос. И даже при том социальном расслоении, о котором мы говорили.
У новомучеников была широкая палитра реакций. Кто-то говорил ведущим его на расстрел: накиньте на меня красноармейскую шинель, а то люди бунт поднимут. А кто-то из пермских епископов, отложив лопату, которой рыл себе могилу, и глядя прямо в глаза человеку из ЧК, сказал: мы с вами враги непримиримые. И поменяйся мы местами, я бы вас не пощадил. И уважаешь и то, и другое. И мужество трезвящего убийц рессентимента – на краю могилы – тоже.
Владимир Легойда: Но при этом новомученики не выступали против власти как таковой.
Сегодня многие заговорили о важности государственной идеологии, мол, такое общество, как наше, не может без нее. Я вообще-то слова «идеология» не боюсь. Думаю, что негатив по отношению к ней связан с советским временем. Однако идеология, как писал Мераб Мамардашвили, – это социальный клей любого общества. Поэтому и не вижу проблем в том, что государство ищет опору в Церкви как в носителе христианских принципов. И было бы странно, если бы я считал это плохим. Для меня неприемлем лишь православный атеист, который разделяет идеологию, но не верует.
Государство всегда будет искать опору в некоем религиозно-нравственном консенсусе, и не только в православии. Это не связано с Русской церковью и конкретным президентом. Это есть в любой стране, в любое время.
Роль же «министерства пропаганды» предполагает постановку задач, в решении которых заинтересовано плюющее на Церковь государство. Этого нет. Сейчас нам по пути. Что будет завтра – не знаю. И что же нам говорить: нет, мы с вами не пойдем?
А с интеллигенцией, которая всегда несколько в оппозиции к власти – это одна из ее функциональных особенностей, – не по пути? Это все-таки великий класс думающих людей и всегда цвет нации. И у нее есть свои ошибки и ловушки в мышлении, опыте, симпатиях, возможны ценностные сломы, но это элитный класс. И что же, с государством по пути, а с интеллигенцией, склонной (часто ментально-эстетически) не принимать власть, – нет?
Владимир Легойда: Я хочу вернуться к фразе «с государством по пути». Она, конечно, не объемлет всего, что делает государство. Нам «по пути» с добрыми делами, которые нельзя не поддержать. И это все не значит, что Церковь одного кандидата поддерживает, а всех остальных нет. На выборах президента, кстати, большинство кандидатов демонстрировало свою лояльность к Церкви и вере. Кто-то даже с иконами выступал, хотя это не совсем подходящее использование икон. Церковь просто никого не отталкивает. Для нас нет разницы – интеллигенцию поддержать в добром деле или государство. Только чтобы не было «кто не в оппозиции, тот не интеллигент».
Интеллигенция разная, как и Церковь.
Владимир Легойда: Да, и в ней, кстати, не только оппозиционность выше, но и патриотизм. Знаете, когда Андрей Сергеевич Кончаловский говорит, что он «ватник» – это очень сильно…
Интеллигент – это всегда огромный и неуничтожимый вес.
Владимир Легойда: Да, и поэт в России больше, чем поэт. Но я проблему «Церковь и интеллигенция» не люблю… Так поставленный вопрос меня как бы вычеркивает из интеллигентов. Ну или Юрия Павловича Вяземского, который, например, иногда любит называть себя интеллектуальным хамом.
А вы не уходите от вопроса? Будучи попутчиком государства в его добрых делах, может быть, Церкви стоит продумать «попутничество» с интеллигенцией?