Мимо проходит надзирательша, и Гарольд замолкает. Он снова открывает рот, только когда та скрывается из поля зрения.
— Ты же не знаешь, зачем все эти кнопки, да?
— Нет. Не думала, что хоть кто-то это знает.
Я вообще не предполагала, что во всем этом есть хоть какой-то смысл. Впервые в жизни я не видела результата своей работы.
Гарольд склоняется ближе, так, что его губы чуть ли не касаются моего уха.
— Бомбы, — шепчет он. — В смысле, их сбрасывают.
Определенная комбинация кнопок сбрасывает бомбу на определенное место. Каждая комбинация подтверждается хозяевами дирижабля. Гарольд думает, что они — какой-то конгломерат нескольких стран-союзников, или один сумасшедший миллиардер, или суперзлодей, или олигарх с кучей земельных владений, бомбящий их, чтобы нажиться на страховых выплатах.
Гарольд объясняет, что если кто-то из надзирателей не прикасается к кнопкам, то технически они не срабатывают, и, следовательно, бомбы не сбрасываются. И если надзиратель их не сбрасывает, значит, так нужно хозяину. А беглые временные здесь работают потому, что не просто скрываются, они вообще вне закона, следовательно, никого нельзя обвинить в сбрасывании бомб, как нельзя ни допросить, ни повесить, ни привлечь к ответственности, и вообще создается впечатление, будто бомбы летят сами по себе из невероятного и непредсказуемого неба.
Гарольд валяется на своей койке и философствует.
— Знаешь, о чем никогда не предупреждают тех, кто идет работать ракушкой? — спрашивает он.
— Иочемже?
— О том, что потом они уже никогда не перестанут чувствовать себя ракушками, они навсегда останутся ими. Конечно, они снова могут ходить, бегать и прыгать. Могут обнять коллегу-временного и угостить его чашкой кофе. Могут даже влезть на чертов дирижабль. И даже их член обычного человеческого размера. Но в венах уже течет соленая вода. И это уже навсегда.
Я пытаюсь представить, что течет в моих венах. Могу ли я почувствовать внутри себя океан, если захочу? Вдруг я в глубине души все еще пират? Или манекен? Или та маленькая девочка, притворяющаяся призраком? Хорошо, что я сижу, когда какая-то огромная фиолетовая волна захлестывает меня с головой и я теряю равновесие и уже почти не могу дышать. Но вдруг вспоминаю, что Гарольд рассказывал, что может менять эмоциональный баланс всех вокруг, что его чувства могут проникать в окружающих, менять их. Причинять боль.
На следующее утро один из наших коллег отказывается нажимать на кнопки.
— Что значит — вы отказываетесь? — спрашивает надзирательша.
— Я отказываюсь, — повторяет временный.
— Как отказываетесь?
— Я отказываюсь безоговорочно.
Гарольд бросает на меня взгляд, беззвучно произносит «ого».
— Безоговорочно? — переспрашивает надзирательша, выпучив глаза.