Она обещана другому.

Она не может принять его восхитительное обещание.

Она потянула его за волосы, отводя его губы от своей щеки, и посмотрела в бездонную синеву его глаз, видя, что в них горит любовь и желание. Ее ожидала зима до конца жизни, а лето было рядом — только руку протянуть.

Он крепко обнимал ее за талию, его лицо исказилось гримасой боли, в глазах светилось нескрываемое желание.

— Лаура, я хочу тебя! Здесь! Сейчас!

Она раскрыла рот, но слова протеста, не успев раздаться, были сметены желанием. Раз­ве в жизни существует справедливость, если им с Коннором навсегда будет отказано в радости разделять сердца, тела и души?

Его руки скользили по ее спине, распро­страняя тепло.

— Любовь моя, будь моей!

Один восхитительный момент тепла и све­та — вот все, что было ей доступно. Одно мгновение, чтобы дать ей силу прожить всю оставшуюся жизнь. Она прижалась к Коннору, раскрывая губы под его поцелуем и пробуя на вкус вечность.

В это мгновение ничто не имело значения. Ничто, кроме вкуса его губ, прижимающихся к ней, тепла его тела, проникающего в нее, обещая бесконечное лето.

Он провел руками по ее спине, и крючки расстегивались под его пальцами, как по вол­шебству. Зеленый шелк соскользнул с плеч Ла­уры, когда он поднял ее на руки и опустил на мягкий ковер, украшенный золотыми символа­ми королевской власти. Он лег поверх нее, целуя ее губы, щеки, глаза, расстегивая на себе одежду, срывая с себя фрак, галстук, жилет…

Лаура вцепилась в запонки на его рубашке, отрывая их от белой ткани, стремясь к теплу его кожи. Ее пальцы скользили по шелковистым черным волосам. Она чувствовала себя свобод­ной, не связанной правилами и ответственнос­тью, которая сковывала ее железными обруча­ми. Эти узы были крепче. Цепь, привязываю­щая ее к этому человеку, была гораздо сильнее, чем те, что выкованы из железа и стали.

Лаура тяжело дышала, откинув назад го­лову, пока он снимал с нее лиф, обнажая белую грудь, поднятую тугим корсетом навстречу ог­ню его губ. Медальон, который он носил, при­коснулся к ее лифу, когда он опустил голову.

— О Господи! — прошептала она. Это ока­залось сильнее, чем любой сон, это нежное прикосновение его рта к коже, словно горев­шей в огне.

— Такая красивая… — пробормотал Коннор, глядя на нее. Он обхватил ее грудь ла­донями, потирая большими пальцами туго на­тянутые, звенящие соски, пока Лаура не начала задыхаться от почти невыносимого удоволь­ствия, волнами расходящегося по телу.

Он приподнял ее юбки, и шелк и лен под­нялись горами у нее на поясе и рассыпались по сине-золотому ковру.

— Зачем столько одеяний? — сказал Коннор…

Лаура подняла бедра, глядя на него, зачарованная зрелищем его загорелых рук на своих белых панталонах.

— Но эти кажутся мне очень милыми. — Он расстегнул три жемчужные пуговицы и на­чал снимать с нее панталоны. В его глазах блестело желание. — Все эти женские облаче­ния очень возбуждают.

Лаура прикусила губу, когда он стянул пан­талоны с ее бедер, ляжек, сорвав их совсем. Но она не чувствовала стыда. Ей казалось, что она зачарована, как будто он завладел ее волей — полностью и безвозвратно.