– Знаешь, – сказал он как-то вечером, явившись на виллу прямо из сената, – я велел механикам разработать три проекта, которые изменят мир. – Увидев на моем лице скептическое выражение, Цезарь поспешно исправился: – Ну, один из них обязательно изменит мир!

Он опустился на колени и стал со скрежетом царапать кинжалом по полу, набрасывая чертеж.

– Смотри! Пелопоннес в Греции – почти остров, с материком его соединяет лишь Коринфский перешеек. Так вот, представь себе, как можно помочь судоходству, если прорыть через перешеек канал и полностью отделить Пелопоннес. Волны там такие бурные, что корабли перетаскивают через перешеек волоком, лишь бы не огибать полуостров. Но если соединить Эгейское и Ионическое моря…

– Но там невозможно прорыть канал, – возразила я. – Перешеек, как и почти вся Греция, это сплошной скальный массив.

– Каналы изменили Египет! – стоял на своем Цезарь. – Разве твоя страна процветала бы так, как сейчас, не будь каналов, соединяющих Александрию с Нилом?

– В Египте почва песчаная, – заметила я, – а в Греции каменистая. Лучше расскажи про другие проекты.

– Уж и помечтать нельзя! – рассмеялся Цезарь. – Ладно, слушай. Другой план таков: я хочу осушить Понтийские болота и сделать эту территорию пригодной для земледелия. На данный момент там бескрайние комариные топи.

– И твои механики считают задачу осуществимой?

– Они надеются.

– Но это не все идеи. Что еще?

– Я пророю новый канал для Тибра. Вернее, два новых канала. Один соединит Тибр с рекой Анио, так что суда смогут добираться до Таррацины. А в Риме я отведу речное русло на запад, на равнину Ватикана. Тогда все, что сейчас происходит на Марсовом поле, можно будет перенести в Ватикан, а само Марсово поле застроить. Я хочу возвести там гигантский храм Марса – он так милостив к Риму. И я хочу, чтобы это был самый большой храм в Риме. Нет, во всем мире!

Его глаза сверкали от возбуждения. Таким я не видела Цезаря со времен Египта. Грандиозные, невероятные планы переполняли его и вдыхали в него жизнь, в отличие от политического болота Рима.

Рим был необходим Цезарю как источник и средоточие сил. Однако я не могла не заметить, что Рим высасывал из него силы и энергию, делавшие его победителем. Вдали от Рима Цезарь совершал великие деяния, а пребывание здесь угрожало упадком.

– Расскажи мне о твоих планах подробнее, – попросила я. – Уверена, у тебя их гораздо больше. Ты не хочешь выкладывать все разом, а намерен раскрывать один за другим, как выкатывают клетки с животными на арену цирка.

На мгновение на лице Цезаря появилось непроницаемое выражение. Он явно колебался, стоит ли делиться со мной сокровенным. Но он доверял мне, и ему очень хотелось поговорить о своих проектах – словно изреченная мысль уже обретает реальность. Он растянулся на полу, положив руки под голову, словно лежал не на каменной плитке, а на травянистом лугу.

– В мирное время появляется возможность осуществить самые дерзкие замыслы, – сказал он. – На войне добывают главный трофей – мир, позволяющий плодотворно работать.

– Насколько я знаю, кое-кто из твоих сограждан боится мира и того, что ты собираешься предпринять в мирное время, – ответила я, вспоминая разговоры в римской толпе.

– Они боятся меня, потому что не доверяют победоносному военачальнику, – сказал он. – Когда сражения позади, победители обычно срывают с себя маски доброжелательности и дают волю властолюбию и мстительной жестокости. Людям трудно поверить, что я не из той породы. Но со временем они убедятся в этом и поймут, кто есть кто.

– Со временем? А ты уверен, что это время тебе отпущено? – непроизвольно вырвалось у меня.

Во мне говорил страх – опасение за его и свое будущее. Моя слабость.