— Эта уже четвертая за полгода…

Слышно, как он вздыхает. Голос фрау Марты произносит умеренно-неодобрительно:

— Молодежь… — умудряясь вложить в это короткое слово все приемлемое для хорошего слуги осуждение.

Фрау Марта и Конти стоят у окна в комнате на втором этаже, смотрят, как отъезжает машина.

— Хорошо, — в голосе Конти усталая обреченность, — делайте, как считаете нужным.

Фрау Марта не задирает нос, как наверняка поступила бы на её месте менее опытная служанка, одержав маленькую победу. Она лишь еле заметно кивает:

— Я сегодня же договорюсь. Но все равно понадобится не менее двух дней… Еще раз переоформить ваш билет?

Конти медленно качает головой, не отрывая сосредоточенного взгляда от окна. Фрау Марта слегка хмурится, говорит нерешительно:

— Ну что ж… Два-три дня… Пожалуй, мы с Марком вполне могли бы и сами… — но в голосе ее уверенности гораздо меньше, чем в словах.

Конти продолжает задумчиво качать головой.

— Это было бы просто непорядочно с моей стороны, я и так вам стольким обязан…

Фрау Марта поджимает губы. Слегка. Конти внезапно поворачивается. Говорит решительно и непреклонно:

— Она поедет со мной. — И, словно оправдываясь. — Ей уже почти семь, пора… нельзя же всю жизнь… Только обговорите, чтобы никаких зеркал.

На лице фрау Марты — крайняя степень почтительного неодобрения.

Узкоглазый улыбающийся швейцар в наряде самурая распахивает двери. Портье (классическая тройка, бабочка, пробор) начинает улыбаться и кланяться издали, кладёт на стойку старомодный регистрационный журнал.

Конти задерживается у стойки, носильщик с чемоданами проходит к старинному лифту с решётчатыми раздвижными дверями. За ним идёт девочка лет семи. Светлые волосы сколоты на затылке голубым бантом с бежевой, в тон блузки, каймой. Белые шортики, белые носочки, голубые сандалики. В лифте она оборачивается, но двери уже закрываются, на лицо ложатся тени от решеток, путаница движущихся тёмных и светлых пятен, больше ничего не различить.

Камера надвигается на двери, двери распахиваются в номер. Входит Конти с огромным меховым тигром в руках, улыбается:

— Смотри, Тори, что я тебе…

Замолкает на полуслове, перестаёт улыбаться.

Камера стремительно разворачивается, скользит панорамой вдоль вполне европейской обстановки — обезличенно-белая мебель, стекло, множество мелких светильников на шарнирах, пушистые ковры, напротив окна — странный мобиль, серебряная фольга и хрустальные подвески находятся в непрерывном движении, сверкая искрами и тихонько позванивая.